Читать книгу "Француженки не играют по правилам - Лора Флоранд"

Но что делать, если кое у кого так много драгоценностей, что ему кажется, будто они ничего не стоят?

«Я не ем сладостей». Как будто он предложил ей дешевый леденец. Была ли у нее хоть раз в жизни дешевая конфета? Она была одной из изнеженных сверхдрагоценных детей, приезжавших в Hôtel de Leucé. Служащие удовлетворяли любые их прихоти, взрослые мужчины всегда подавали им лучшие в мире пирожные на серебряных блюдах каждый раз, когда они надували губки. Она никогда не знала, что ощущает ребенок, когда заглядывает в окно ресторана, умирая с голода.

Избалованная девчонка. Ему было больно думать о великолепных слоях золота во вчерашнем десерте, последним штрихом на котором были три овала из золотистого сахара, похожие на орбиты трех летящих звезд. Десерт начал таять в тот же миг, как был помещен в чашу из темного шоколада, который оставался очень твердым.

Он представлял, как загорятся ее глаза, когда она увидит это. Улыбнется. Откусит кусочек и станет принадлежать ему.

Как будет сожалеть, что предложила ему яхту, и скажет: «Что ж, да вы и вправду стоите намного больше».

Люк вошел в большой холодильник и остановился, уставившись на стены из масла, сливок, фруктов и всего прочего, что только мог пожелать человек.

И почувствовал себя так, будто опять оказался в том проклятом метро. В вагоне, где ему, маленькому мальчишке, надо танцевать и трясти бубном или чертовым шейкером[41]в форме яйца, заполненным семенами, или просто играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, который отец хотел использовать именно в этот день. И потом ходить от сиденья к сиденью с протянутой рукой – а люди просто встают и выходят, как только откроются двери, даже не взглянув на него. Отец сопровождал это его хождение по вагону игрой на аккордеоне, натянув на лицо улыбку, скрывающую его эмоции от осуждающей или безразличной толпы. Люк помнил, как безысходность и отчаяние нарастали в отце, а потом взрывались обвинениями Люка во всем, и, как только они оставались одни, отец отвешивал ему хорошую затрещину.

Правда, отец редко бил его, шлепал или больно хватал за руку, но иногда Люку просто хотелось свернуться калачиком и извергнуть из памяти весь день, полный унижений перед равнодушными незнакомцами, день, полный попрошайничества и страшной ярости отца из-за неспособности Люка выпросить больше денег. «Ты должен был стараться изо всех сил, улыбаться, правильно танцевать, как я тебе показывал. Ты должен был вкладывать в это всю свою душу».

Потом отец успокаивался, грубовато обнимал сына и говорил: «Не беспокойся, мы справимся». И чтобы искупить свой гнев, иногда водил сына поразвлечься, например, поиграть в парке или заняться чем-нибудь интересным или забавным. Но, как правило, они не справлялись. Когда социальные работники обнаружили, что Люк зарабатывает деньги, давая представления в середине учебного дня, они забрали мальчика прямо из метро. Тогда ему было десять лет, и впервые в жизни он мог быть уверен, что у него всегда будет еда и жилье. Бернар Дюран был воплощением безопасности: мелкий boulanger-pâtissier[42], который обучал приемных детей своему мастерству и объяснял первостепенную важность самоконтроля для достижения чего-то по-настоящему ценного.

Больше не было теплых, грубых объятий. Никогда. Ни разу. Но в дождливый день не надо было ютиться под карнизом, с тоской глядя в окна пекарни, находящейся через улицу, и жалеть, что в последнем поезде не заработал чуть больше денег, чтобы хватило хотя бы на один эклер.

Возможно, для десятилетнего мальчика это был жестокий выбор между чувствами к отцу и собственной безопасностью. Но фактически выбора-то у него и не было. Родной отец исчез, оставив в анкетах вымышленное имя Леруа, и больше никогда не встречался с сыном. Люк часто представлял себе, как в его ресторане появляется его родной отец и – почему бы и нет? – требует от него денег. Когда он думал, как отреагирует на появление отца, в животе у него все сжималось и холодело. Он не был уверен, что выберет безопасность, если ему представится возможность выбора.

Марко был очень плохим отцом – взрослые, которые отняли у него сына, ясно дали ребенку это понять. Но он горячо любил Люка – по крайней мере, половину времени. А вот любил ли Люка Бернар Дюран, было трудно сказать. Люк мог только быть уверен, что старый pâtissier гордится им, тем диким мальчишкой, которого boulanger-pâtissier перфекционистской муштрой превратил в невероятно успешного мужчину.

Двадцать лет неустанной беспощадности к себе, ни минуты сострадания к собственному уставшему телу, и все лишь для того, чтобы стать лучшим из лучших и научиться творить такие десерты, против которых никто не смог бы устоять, на которые все должны были заглядываться и жаждать заплатить за них целое состояние.

Если, конечно, они были не из тех, кто не ест сладостей.

И какого хрена на кухне нет сахара?

– Sucre[43], – сказал он Оливье, молодому человеку, сидящему за столом в кладовой отеля. Сахар. И так полно проблем, а тут еще кто-то из commis[44]не внес сахар в список на доске, когда забрал последний десятикилограммовый мешок.

– Того, что есть, хватит на час работы. Я уже отправил кое-кого, чтобы привез еще, – сказал Оливье и странно ухмыльнулся. Люк понял, почему, только когда прошел между выдвижных полок в дальнем конце небольшого помещения, загроможденного стеллажами, стоящими веером.

Сцепив руки за спиной, как принято у школьниц, Саммер с наивным восхищением разглядывала разнообразные экстравагантности, лежащие и стоящие на полках. Здесь было все – от картофельных чипсов с кокосом и карри до экологически чистых мюсли и содовой с огуречным вкусом, – все, что только может пожелать душа гостя, находящегося вдали от дома. Восхищение, написанное у нее на лице, тронуло Люка за сердце, и ему захотелось полностью принадлежать ей. Боже, если бы он встретил ее, учась в школе – а в те годы она тоже была школьницей, – он влюбился бы в нее мгновенно и безнадежно.

О чем он только думает – он уже безнадежно влюбился в нее. И, поняв это, разозлился. Ведь он взрослый, состоявшийся мужчина и сдержанный, черт побери, – так почему он так раскис?

Саммер посмотрела в его сторону. Лишь на секунду на ее лице задержалось сияющее выражение школьницы – ему показалось, что она просто рада ему. Но когда она поняла, кого видит, то вздрогнула, и ее наивное восхищение исчезло, будто он задул его, как свечу. Ему захотелось вернуть на ее лицо выражение восторга, схватить ее за горло и повернуть ее голову, чтобы она смотрела на него так же, как на чертову коробку хлопьев.