Читать книгу "Выбор оружия. Последнее слово техники - Иэн Бэнкс"

Так или иначе, в глубине души он знал: если тебя не слушают, в этом порой можно найти облегчение. Власть означает ответственность. Не принятый совет почти всегда можно было назвать правильным, а осуществление любого плана требовало крови – и пусть эта кровь лучше будет на их руках. Хороший солдат делает то, что приказано, а, обладая толикой здравого смысла, не напрашивается ни на что, особенно на продвижение по службе.

– Ха, – сказал Кейвер, покачиваясь на фарфоровом троне. – Сегодня мы нашли еще немного семян травы.

– Отлично.

– Ага.

Большую часть дворов, садов и патио уже отдали под пастбища. Кроме того, они сорвали крыши со строений, не представляющих особой архитектурной ценности, и посадили траву на последних этажах. Если их не сотрут в порошок, то они – теоретически – смогут сколь угодно долго кормить четверть гарнизона.

Кейвера пробрала дрожь, и он плотнее завернул ноги в плащ.

– Ну и холодища тут, Закалве. Правда?

Тот собирался сказать что-то в ответ, но в это время дверь в дальнем конце помещения чуть-чуть приоткрылась. Закалве схватился за плазменное ружье.

– У вас… у вас все в порядке? – послышался тихий женский голос.

Закалве положил ружье, улыбаясь маленькому бледному лицу в дверном проеме. Длинные черные волосы, ниспадая, окаймляли край двери, усеянной декоративными гвоздями.

– А, Нейнти! – воскликнул Кейвер, поднимаясь, чтобы низко поклониться молоденькой девушке (настоящей принцессе!); та – по крайней мере, формально, что не исключало более продуктивных и даже выгодных отношений в будущем, – находилась под его опекой.

– Заходите, – услышал он голос наемника, обращенный к девушке.

«Черт побери, вечно он перехватывает инициативу; да что это он о себе думает?!»

Девушка осторожно вошла в комнату, подбирая перед собой юбки.

– Мне показалось, я слышала выстрел…

Наемник рассмеялся.

– Это было какое-то время назад, – заметил он, поднимаясь и показывая девушке на место у огня.

– Но ведь мне нужно было одеться… – сказала девушка.

Закалве рассмеялся еще громче.

– Моя госпожа, – сказал Кейвер, поднимаясь с некоторым опозданием и кланяясь. Но теперь его поклон, в сравнении с жестом Закалве, казался, пожалуй, чуть нелепым.

– Приносим прощения – мы должны были беречь ваш девичий сон…

Кейвер услышал, как чужестранец, заталкивая полено в камин, подавил смешок. Принцесса Нейнти хихикнула. Кейвер почувствовал, как вспыхнуло его лицо, и решил рассмеяться.

Нейнти – все еще очень юная, но уже красивая нежной, хрупкой красотой – обхватила руками колени и уставилась на огонь.

В последовавшей тишине (которую нарушило только «гмм, да» будущего заместителя вице-регента) Закалве перевел взгляд с нее на Кейвера и подумал – под потрескивание поленьев и танец алого пламени – о том, что эти двое молодых людей сейчас очень похожи на изваяния.

«Узнать бы хоть сейчас, хоть раз, – подумал он, – на чьей я стороне. Вот я сижу здесь, в этой дурацкой крепости, набитой сокровищами, нашпигованной аристократами, какими уж ни есть, – (он заглянул в пустые глаза Кейвера), – которую осаждают бесчисленные орды противников с веревками и крючьями, грубой силой и грубым умом, сижу, пытаясь защитить этих хрупких самодовольных созданий, вскормленных тысячелетними привилегиями, и совершенно не понимаю, правильно ли поступаю в тактическом и стратегическом плане».

Разумы Культуры не проводили таких различий, для них это были вещи взаимосвязанные. На подвижной шкале их диалектической нравственной алгебры тактические ходы объединялись в стратегию, стратегия раскладывалась на тактические ходы. Они не предполагали, что мозг млекопитающего может справиться с такими вещами.

Закалве вспомнил слова Сма, сказанные давным-давно – в том новом начале (которое само по себе было производным от вины и боли). Сма говорила, что они имеют дело с непредсказуемой ситуацией, где правила создаются по мере того, как ты действуешь, и годны лишь на один раз, где по природе вещей ничего нельзя знать наперед, где ничего нельзя предвидеть или даже прикинуть с ощутимой вероятностью. Все это звучало очень мудрено и отвлеченно, порождая желание в этом разобраться, – но на деле сводилось к людям и проблемам.

На этот раз все свелось к этой вот девушке, почти ребенку, запертой в большом каменном строении вместе с подонками или сливками общества (зависит от того, как посмотреть), чтобы выжить или умереть здесь, – это зависело от правильности его советов и от того, насколько точно шуты из замка смогли бы их выполнять.

Он заглянул в лицо девушки, освещенное отблесками пламени, и почувствовал нечто большее, чем смутное желание (девушка была привлекательна) или отеческая забота (она была так юна, а он, невзирая на свою внешность, так стар). Назовите это… он не знал как. Наверное, пониманием того, что за этим эпизодом стоит подлинная трагедия: крушение Установлений, исчезновение власти и привилегий, а с ними и всей сложной иерархической системы, символом которой был этот ребенок.

Грязь и нечистоты, обовшивевший король. За воровство – увечье, за инакомыслие – казнь. Смертность среди младенцев астрономически высока, средняя продолжительность жизни микроскопически низка. Нищий трудовой люд видит рядом с собой тонкую прослойку богатых и привилегированных, которые стремятся сохранить темную власть знания над невежеством (хуже всего, что так было везде; все повторялось; самые разные вариации одной и той же искаженной темы во множестве мест).

И эта девушка, которую называют принцессой. Суждено ли ей умереть? Закалве знал, что против них идет война, и та же логика, по которой в случае победы ей доставалась власть, требовала ее исчезновения, устранения в случае неудачи. Высокое положение обязывало, и девушку ждал или раболепный поклон, или подлый удар ножом – в зависимости от исхода борьбы.

Внезапно, среди отсветов пламени, он увидел ее постаревшей, запертой в сыром подземелье, одетой в жалкие лохмотья, поедаемой вшами: она ждет и надеется, голова обрита наголо, лицо посерело, глаза потемнели и впали. Наконец в снежный день ее выводят наружу и ставят к стене, чтобы расстрелять из луков или ружей, – или кладут на плаху.

Нет, пожалуй, это слишком романтично. Может, ее ждет отчаянное бегство, безопасное убежище, одинокая и горькая ссылка, в которой она будет стареть и грубеть. Чрево ее сделается бесплодным, мозг отупеет, она всю жизнь будет вспоминать о золотых днях, сочинять тщетные воззвания, надеяться на возвращение – и, окруженная заботой, непременно станет ненужной, будучи обречена на такую участь всей своей предшествующей жизнью. Но это не возместится ничем из того, что причиталось ей по праву рождения.

Закалве понял, с болью в душе, что девушка – пустое место, всего лишь бесполезный элемент совсем другой истории; история эта – с подсказками или без подсказок Культуры, которая будет изменять ход событий так, как считает правильным, – закончится тем, что для большинства жителей планеты настанут лучшие времена, их будет ждать не такая тяжелая жизнь. Но не эту девушку. Все произойдет позже.