Читать книгу "Возможная жизнь - Себастьян Фолкс"

Трупы привозили на грузовиках, оборудованных сзади откидными скатами, которые крепились к ведущим в печи спускным желобам. Нескольким кочегарам были выданы железные багры, чтобы под вопли эсэсовцев проталкивать трупы в топку, обычно по шесть-восемь за раз, затем желоб перемещался к следующей печи. Джеффри попытался вообразить жизнь сотрудника крематория у себя на родине, в Винчестере или Андовере – должно быть, примерно то же, только трупов ему достается не больше дюжины в день.

А здесь их было слишком много. Грузовики подходили к крематорию задом, и временами сквозь смрад печей он различал запах выхлопных газов. Любое промедление приводило эсэсовцев в ярость. Как-то двое охранников схватили замешкавшегося зондеркомандовца, заломили ему руки за спину и сунули головой в топку. А продержав несколько секунд, вытянули обратно, обезумевшего, визжащего, с горящими волосами. «Неужели охранники нарочно взвинчивают себе нервы?» – недоумевал Джеффри. Словно боясь нечаянно вернуться к той жизни, какую вели прежде, они норовили то и дело подначить друг друга. «Schnell! – непрерывно вопили они. – Schnell!» И любого пламени им было мало, никакой огонь не казался им достаточно жгучим.

На поясе у Джеффри была привязанная веревкой фляжка с водой, однако пить оттуда он не решался. Работа велась такими темпами, что, когда в полдень люди получали получасовой перерыв, их мгновенно сменяли другие. Умыться и справить нужду было негде, и заключенные, многие из них тифозные, использовали жестяные миски, из которых ели, по обоим назначениям, а потом соскребали с них как могли экскременты и бросали в огонь. Тех, кто валился с ног или проявлял неповиновение, швыряли туда же.

Ночи Джеффри проводил в бараке зондеркоманды, стоявшем вне основного лагеря, и там его внешнее хладнокровие привело к тому, что ему приказали заниматься предотвращением попыток самоубийства. Барак был меньше, чем в блоке Д, людей здесь мучили не только жажда и охранники, но и воспоминания о том, что они видели и делали. Лечь на деревянные нары и заснуть удавалось немногим. Они с изумлением обнаруживали в себе жажду жизни: стремление уцелеть, глубоко укоренившееся в душах, доводило этих людей до помешательства. Одни сидели у стены, обхватив руками головы и расчесывая их до крови. Другие раскачивались взад-вперед, обдирая затылки о холодную стену. Третьи бессвязно лопотали и кричали или бегали из конца в конец по холодному бараку; наиболее буйных привязывали к нарам их товарищи.

Джеффри старался как мог успокоить соседей, однако языки их знал плохо, а многие из окружавших его уже ни на каком языке не понимали ни слова. И он, набив в уши обрывки бумаги и солому, старался отвлечься от звуков бедлама и обратиться к воспоминаниям о прежней жизни. Но однажды ночью ему не удалось вызвать в памяти ни одной картины Англии: ни реки, ни лечебницы для душевнобольных, ни крикетного поля. Очертания расплывались, точно он видел все это только во сне.

Трембат был прав, думал Джеффри. Лучше умереть бойцом, на какие бы карательные меры ни толкнуло это немцев. Если в отместку за его бунт расстреляют сотню невиновных, это и им поможет, ускорив их неизбежный конец. Интересно, удалось ли Крошке как-то продвинуться в осуществлении своего замысла, смог ли он, с его сомнительным французским и школьным немецким, наладить связь с другими лагерниками – или так и остался одиночкой? Мысль о Трембате, выхватывающем у эсэсовца оружие и хотя бы на несколько мгновений открывающем убийственный огонь по охране, помогала Джеффри жить дальше.

Он познакомился в крематории с русским, Сергеем, немного говорившим по-английски. Сергей был военнопленным, не евреем, он уверял Джеффри, что все русские полны решимости бежать, вернуться в Москву и помочь Родине изгнать фашистских захватчиков. После двух неудачных попыток побега СС создало из заключенных «поисковые группы», состоявшим в них энтузиастам разрешалось обходить оба лагеря и искать свидетельства подготовки побега. Они обыскивали своих товарищей и бараки, переворачивали штабеля досок, залезали на чердаки, ползали по трубам и воздухопроводам, якобы производя разыскания, на деле же – разведку. Русские вызвались заниматься поисками, потому что это давало им бóльшую свободу передвижения и позволяло обнаружить уязвимые места в ограде лагеря, проходы, через которые зондеркоманды отправлялись в лес, чтобы поддерживать горевшие там костры.

Собранные ими сведения выглядели неутешительно. На проволоке ограды через неравные интервалы висело, как думал Джеффри, тряпье, которое никто не удосужился снять. Оказалось, это тела тех, кто попытался бежать из лагеря, был расстрелян с вышек и оставлен на виду в предостережение прочим. Тем не менее Сергей не сомневался, что русские из поисковой группы наметили побег на годовщину Великой Октябрьской революции, приходившуюся – по причинам, выяснять которые Джеффри не стал, – на седьмое ноября. У Сергея оставалось меньше недели на то, чтобы добиться перевода из крематория, хотя надежд на то, что его включат в поисковую группу, было мало.

В тот же день, попозже, грузовики привезли из газовых камер партию женщин и детей. Проработав здесь неделю, Джеффри научился не приглядываться к поступавшим в крематорий людям и особенно к их лицам. Да и вообще, когда груз прибыл, он не обслуживал спускные желоба, а короткими перебежками подтаскивал к топкам напиленные дрова. Судя по крикам других работавших у печей, некоторые из привезенных были еще живы. Вероятно, казнимых набивали в газовые камеры в больших количествах, чем те способны были вместить, время воздействия урезали до минимальных десяти минут, а женщины, пытаясь спасти детей, из последних сил прижимали их к себе лицом – возможно, это и уберегло несчастных от смертоносного воздействия газа.

Джеффри впился взглядом в поленья и удвоил усилия под взглядами умолкших охранников. У него есть веки, кожаные шоры, которые можно опускать на глаза. Он и опускал – при любой возможности; а поднимая, старался смотреть на свои руки – на вены, на поры, – не позволяя глазам рыскать из стороны в сторону.

Он слушал громыхание желоба и жалел, что лишен век, которыми мог бы закрыть и уши.

Джеффри решил, что скорее умрет, чем останется здесь. Был в крематории один эсэсовец, который все поглядывал на него. Сухощавый, хмурый, с маленькими черными глазами. Фамилия его была Мюллер. Инстинкт говорил Джеффри: в том, как он смотрит, присутствует что-то личное. И завершив двенадцатичасовую смену, Джеффри – перед тем как вернуться в желтый дом, в барак зондеркоманды, – спросил у Мюллера, нельзя ли ему перевестись из крематория в бригаду, которая работает в лесу, за оградой.

Мюллер оглядел Джеффри с головы до ног. Казалось, вопрос его даже позабавил.

– Ты англичанин? – спросил он.

– Да. Вы говорите на моем языке?

– Говорю. Учил перед войной. Почему ты хочешь перейти туда?

– Я крепок. Силен. Там от меня будет больше пользы.

– Заключенным удается протянуть там не больше пяти дней. Худшего места не существует.

Джеффри почувствовал, как взгляд Мюллера скользнул по его телу.

И сказал: