Читать книгу "На войне. В плену. Воспоминания - Александр Успенский"

Как важен был для роты, чисто психологически, этот первый успех! Нервное напряжение от томительного выжидания противника сменилось у солдат прямо буйной радостью!..

Рассвело. Я взобрался на вышку сеновала над моим окопом и не отрывался от бинокля. Скоро я увидел, что немцы, около двух батальонов пехоты, наступают цепями и сзади колоннами (очевидно, третий батальон в резерве).

Сейчас же по телефону я сообщил командиру 1‑й батареи подполковнику Аноеву, прося его открыть огонь по колоннам противника. «Корректировать огонь, – сказал я, – будем отсюда».

И вот, «затукали» и завыли очередями наши гранаты и шрапнели, летя через наши головы в сторону немцев. Мой наблюдатель, вольноопределяющийся Наумченко, с биноклем у глаз, сверху кричал мне о месте разрыва наших снарядов, я передавал это по телефону подполковнику Аноеву: «Правее! Еще правее!» или: «Ниже!», «Выше!», «Еще выше!», «Так хорошо!», «Еще! Еще!». Рота в это время держала точный прицельный огонь.

Таким образом, передние немецкие цепи были нами быстро рассеяны. Остановились и залегли и резервы их.

Но в бинокль видно было, что они рассыпали новые цепи и открыли по нам огонь. Жалобно засвистали немецкие пули и «затакал» их пулемет, но пули летали беспорядочно, выше наших окопов, а пулеметные струи с визгом и стуком, как горох, ударялись левее нас в каменную стену соседнего, на холме, дома мельника, где я до этого боя провел несколько дней.

Вскоре открыла огонь сначала полевая артиллерия противника, нащупывая наши окопы, а затем и тяжелая, сосредоточив огонь по мосту и по западной опушке города. Шрапнели все чаще стали разрываться над самыми нашими окопами. Появились раненые. По ходам сообщения они переползали к перевязочному пункту. Первым убитым в роте пулею в лоб (моментальная смерть!) был ефрейтор Афанасьев, родной брат старшего унтер-офицера Афанасьева.

Часов в десять утра, под прикрытием огня своей артиллерии, немцы густыми цепями и колоннами поднялись и перешли в наступление, но рота и команда разведчиков открыли по ним такой убийственный огонь пачками, с точно измеренного расстояния, что немцы, понеся огромные потери, опять залегли.

В это время у меня случилось крайне неприятное замешательство с доставкой патронов.

Обеспечение роты патронами было возложено, как я уже упомянул, на фельдфебеля Нагулевича. Когда рота развила частый и даже пачечный огонь, запасы патронов в нишах окопов быстро израсходовались. Уже после первой атаки немцев из всех четырех взводов ко мне стали присылать донесения, что половина патронов израсходована, а к концу второй атаки, что патроны кончаются. 107‑й полк на мои просьбы по телефону скорее прислать двуколку с патронами отвечал, что уже выслана была двуколка, но при самом выезде, перед окопами, ездовой убит, а лошадь ранена.

Мои люди, которых я посылал к этой застрявшей двуколке с патронами, не возвращались… Потом узнал я, что двое из них по дороге были убиты, а один пропал без вести…

Взволнованный этой неудачей, я просил 107‑й полк выслать другую двуколку. Кто-то по телефону оттуда обещал «сделать распоряжение». Я нетерпеливо ждал и страшно волновался за исход обороны. Немцы в это время усилили свой огонь, а рота стреляла редко, и патроны все не прибывали…

Потеряв терпение и боясь, что из-за этого вся оборона моста может «провалиться», я накинулся на своего фельдфебеля, грозя расстрелять его, если он сейчас же не наладит доставку патронов из 107‑го полка. И вот, старый служака сам бежит через мост к западной опушке города, где был 107‑й полк.

Там, как мне потом рассказывали троицкие офицеры, упал на колени перед командиром батальона капитаном Мартынцом и умолял дать скорее патронную двуколку, иначе рота погибнет! Капитан Мартынец приказал заменить убитую лошадь, а двуколку с патронами дать фельдфебелю Нагулевичу. Таким образом он, лично правя лошадью, привез патроны через мост, под сильным огнем противника. Я расцеловал его за этот подвиг!

Быстро пополнены были запасы патронов во всех взводах, и рота возобновила сильный огонь по атакующему противнику.

Цепи противника пытались обойти наш правый фланг, где деревня, но я сейчас же давал знать об этом подполковнику Аноеву, и его батарея своим огнем выбивала их каждый раз оттуда! Вскоре дома здесь горели… Вместо меня на вышке сеновала корректировал теперь огонь батареи поручик Зубович.

Труднее выбить немцев было на левом фланге, в глубокой лощине с кустарниками, недоступной нашему обстрелу. Вот именно здесь, выдвинутый вперед своим гнездом, пулемет мог бы защитить мост от обхода. Я еще раз пожалел, что не дали мне пулеметов. 8‑я рота 107‑го полка по моей просьбе (по телефону) одним взводом обстреливала эту лощину, но это была стрельба на очень большое расстояние, более двух тысяч шагов.

Во втором часу дня немцы почему-то сразу прекратили ружейный огонь, их артиллерия тоже замолчала. В наших окопах послышались громкие разговоры и даже смех. Огонь почти прекратился. Но что это?! Я вижу в бинокль, что противник густыми цепями и сзади колоннами двигается на нас шагом, выкинув впереди огромный белый флаг, и в передних цепях мелькают белые платки. Кто-то из моих солдат глупо крикнул: «Они сдаются!» Но я успел крикнуть в окопы: «Пачки, начинай!» – и бросился к телефону, прося батарею открыть огонь. Поручик Зубович корректировал этот огонь. Передние цепи с белыми платками упали и за ними идущие цепи были буквально скошены, и немцы, усеяв все поле впереди окопов убитыми и ранеными, остановились – залегли… Исчезли белые флаги… и даже огонь они открыли не сразу. Некоторые убитые лежали, а раненые корчились в шагах трехстах-двухстах от наших окопов…

Какую бурю восторга вызвал этот успех в роте! Какие шутки и смех послышались из уст солдат! Особенно во втором взводе старшего унтер-офицера Афанасьева. Этот богатырь – косая сажень в плечах – особенно умел держать в руках свой взвод.

Во время боя, когда тяжелые снаряды начали разрушать окопы и появилось много убитых и раненых, испуганные запасные «дяди» бородачи начали охать и плакать, как дети, а некоторые из них стали удирать и поползли из своего окопа по ходу сообщения… Двое из них приползли ко мне в окоп… Когда увидали меня, стали прямо рыдать!.. «Ваше высокоблагородие! Ослобоните нас, увольте! Какие мы воители! У меня четверо детей! Ослобоните нас!» Сначала я бросился на них с револьвером, но потом опомнился. Я пристыдил их, напомнил о присяге, указав на молодых летами солдат, почти детей, мужественно сражавшихся.

Грустно и досадно было видеть эту картину! Я приказал им вернуться на свое место и горнисту сопровождать их…

Командиру второго взвода старшему унтер-офицеру Афанасьеву я послал записку, укоряя его за беспорядок во взводе. И вот, как потом рассказали мне люди его взвода, Афанасьев, прочитав мою записку, освирепел! Кинулся к одному из этих храбрецов. «Почему ты, борода, прячешься, ползаешь, срамишь весь взвод перед ротным командиром, а не стреляешь в немцев, с… с…?»

«Да я не вижу их, господин взводный!»