Читать книгу "Неуютная ферма - Стелла Гиббонс"

Флора поблагодарила кузину за щедрость, но мысленно решила при первой же возможности свести знакомство с тетей Адой Мрак и узнать, одобряет ли та подобную расточительность. Флора была уверена, что не одобряет, да ей и самой было досадно. Если она живет в «Кручине» на правах гостьи, то лезть в дела хозяев и пытаться изменить их образ жизни – непростительная дерзость, а вот если она сама за себя платит – другое дело. Она наблюдала сходные ситуации в домах, где были и бедные родственники, и платные постояльцы.

Однако с этим можно было разобраться позже, а сейчас предстояло разрешить более насущный вопрос. Она сказала:

– Кстати, комната у меня чудесная, только нельзя ли выстирать шторы? У меня создалось впечатление, что они красные, но хотелось бы в этом убедиться.

Юдифь уже вновь полностью ушла в себя.

– Шторы? – рассеянно повторила она, вскидывая великолепную голову. – Дитя, дитя, уже много лет сквозь паутину моего одиночества не проникают подобные пустяки.

– Да, оно и заметно, но мне все же хотелось бы их выстирать. Может быть, попросить Адама?

– Адама? Его дряхлым рукам такое не по силам. Их могла бы постирать Мириам, наша наемная прислуга, но…

Ее взгляд снова устремился к окну, за которым моросил косой дождик.

Флора посмотрела туда же. Юдифь глядела на ветхую лачугу за Крапивным полем, почти упиравшуюся в ограду скотного двора. Оттуда неслись надрывные женские крики.

Флора вопросительно приподняла брови.

Юдифь кивнула из-под полуприкрытых век. Медленная волна жаркого багрового румянца заливала ее щеки и грудь.

– Наемная прислуга рожает, – хрипло прошептала она.

– Как… одна? Без врача? В той жалкой лачуге? – озабоченно спросила Флора. – Не надо ли послать Адама в Воплинг за доктором или кем там еще?

Юдифь взметнула руку тем же движением раненого зверя, будто воздвигая преграду между собою и миром живых. Лицо ее было серым.

– Такие твари родят, как кошки под забором… да ей и не впервой.

– Бедная, – сочувственно проговорила Флора.

– Это уже четвертый, – грубо прошептала Юдифь. – Всякий год, как живохлебка пышными гроздьями повиснет на плетнях… снова одно и то же. Мы, женщины, ничего не можем сделать против природы.

«Так уж и ничего?» – с досадой подумала Флора, но вслух своего мнения не высказала, а лишь сокрушенно покачала головой, как положено в таких случаях.

– Значит, к ней обращаться бессмысленно, – заметила она огорченно.

– К кому обращаться бессмысленно? – спросила Юдифь после некоторого молчания. Она говорила как в трансе. Лицо ее было мертвенно-серым.

– К Мириам. Она же не сможет стирать шторы сразу после родов.

– Завтра она уже будет на ногах. Такие твари, они как кошки, – равнодушно проговорила Юдифь.

Казалось, гложущий гнет тоски не оставляет ей сил для гнева, однако в полуприкрытых глазах на долю секунды вспыхнул змеиный огонек презрения. Взгляд замер на фотографии Сифа. Тот стоял в середине команды Пивтаунского футбольного клуба, и его тело, лоснящееся наглым мужским самодовольством, словно насмехалось над короткой спортивной одеждой. С тем же успехом он мог быть обнажен, как его мускулистая шея, торчащая из ворота фуфайки прямо и дерзко, словно мужской орган цветка.

«Немного толстоват, но очень хорош собой, – подумала Флора. – Вряд ли он теперь играет в футбол – наверное, кохопутит вместо этого».

– Да, – внезапно прошептала Юдифь, – только погляди на него. Позор нашей семьи! Проклят будь день, когда я породила его на свет, и молоко, которое он сосал из моей груди, и бойкий язык, что дал ему Бог на погибель несчастным женщинам.

Она встала и обратила взор на мелко накрапывающий дождь.

**Крики, доносившиеся из лачуги, смолкли. Обессиленная тишина, исполненная пугающей слабости, которая следует за изнурительным трудом, миазмами клубилась в затхлом воздухе скотного двора. Все вокруг – ссутуленные холмы за пеленой мороси, размокшие поля с острыми зубцами кремней, голый терновник, куржавый от грубой ласки ветров, бескрайние луга, по которым змеилась вялая речушка, – словно замкнулось в себе. Их немой глас как будто говорил: «Смирись». Разгадки нет, остается лишь принять, что мы обессиленно возвращаемся, час за часом и минута за минутой, во всепрощающую и всепонимающую изначальную слизь.

– Что ж, кузина Юдифь, если ты считаешь, что она через несколько дней будет на ногах, я попробую к ней сегодня заглянуть и договориться насчет штор, – сказала Флора, готовясь уходить.

Юдифь ответила не сразу.

– Четвертый раз, – проговорила она. – И все четверо – дети любви. Тьфу! Этакая тварь… и любовь! А он…

Флора поняла, что разговор принимает нежелательный оборот, и поспешила уйти.

«Значит, все они дети Сифа, – думала она у себя в спальне, надевая макинтош. – Возмутительно. На любой другой ферме, наверное, сказали бы, что он подает дурной пример. Однако тут свои нравы. Значит, с ним тоже придется что-то делать…»

Она прошла по грязи и гнилой соломе через скотный двор, не встретив никого, кроме человека, в котором по его занятию угадала Рувима. Он лихорадочно поднимал с земли перья, сверяя их с числом пустых лунок на куриных спинах – вероятно, чтобы Марк Скорби не унес и одного перышка своей дочери Нэнси.

Рувим (если это был он) настолько погрузился в свое занятие, что не заметил Флоры.

Глава 6

Флора приближалась к лачуге с некоторым трепетом. Ей еще не приходилось сталкиваться с родами непосредственно: ее подруги по молодости лет думали о замужестве как о чем-то бесконечно далеком, а те, что уже обзавелись мужьями, еще не успели обзавестись детьми.

Зато она была близко знакома с родами по творениям романисток, преимущественно незамужних. Описание того, что происходит с несчастными замужними женщинами, занимало от четырех до пяти страниц длинными абзацами или от семи до девяти страниц строчками по семь слов с большим количеством отточий.

Другая литературная школа отметала тему родов с натужной бодростью в духе «Извини, что задержалась, я только что родила маленького, куда пойдем ужинать?», почему-то пугавшей Флору ничуть не меньше.

Ей порою думалось, что старомодный метод, при котором все описание умещалось в одну-единственную фразу: «Она разрешилась от бремени очаровательным мальчиком», и был самым лучшим.

Романистки третьей категории совмещали литературу и семейную жизнь: в двадцать шесть они писали первую серьезную книгу, затем вступали в брак, производили на свет дитя и тут же принимались сочинять статьи «Как я буду растить мою малышку» за подписью мисс Гвинет Бладжен, блистательной молодой беллетристки, которая только сегодня утром родила девочку. В обыденной жизни мисс Бладжен звалась миссис Нейл Макинтиш.