Читать книгу "Лесная легенда - Александр Бушков"

Наворотить они тут ничего особенно не наворотили — в такой-то глуши? Первым делом в три секунды сместили старосту (он, понятно, не дурак, а потому не сопротивлялся, шапку в руках мял да кланялся). На его место поставили какого-то хмурого фольксдойча, которого привезли из повята. Полицейского разоружили, велели снять форму и сидеть тише воды, ниже травы. На их место привезли каких-то двух мордоворотов, опять-таки из повята — сначала они шлялись в штатском, только с кобурами на поясе и повязками на рукаве — но потом немцы стали организовывать «гранатовых» и привезли им мундиры. «Гранатовый» по-польски — темно-синий, вот и щеголяли эти сизари до поры до времени. Почтмейстера опять-таки выгнали к чертовой матери, тоже велели форму больше не носить, а на почте поселили полицаев и нового старосту. Сгребли давным-давно прижившегося здесь еврея-сапожника со всем семейством, а заодно прихватили и учителя. Хотя никаким евреем он не был. По поводу данного обстоятельства местные потом долго чесали в затылках: его-то за что? Человек тихий, пожилой, политикой не занимался отроду, в партиях не состоял…

Ну, мы-то знали, что к чему. Немцы еще до вторжения с присущей им, сукам, скрупулезностью разработали план уничтожения польской элиты и интеллигенции. Какое там образование, когда полякам запрещалось даже есть белый хлеб. Я серьезно. За белый хлеб поляка могли и к стенке прислонить, чтоб не объедал высшую расу, недочеловек…

Да, самое интересное. Обоих лесников они по каким-то своим соображениям трогать не стали, велели только снять все прежние знаки различия, выдали взамен повязки с какими-то печатями, взяли подписку о верной службе Рейху, даже ружья им оставили и наказали исполнять прежние обязанности. Ну, а поскольку без агитации и пропаганды в таком деле ни за что не обойдешься, один из чиновничков, неплохо говоривший по-польски, закатил перед согнанными деревенскими долгую речь. Объявил, что эти земли вновь отныне и навсегда возвращаются в состав тысячелетнего Рейха, потребовал строжайшей лояльности к новому немецкому порядку и огласил длиннейший список прегрешений перед новой властью, за которые полагается расстрел.

Пока он распинался, бравые зольдатики свернули шеи дюжине оплошавших гусей, закинули в бронетранспортеры парочку свиней и еще того-сего, что плохо лежало. И укатили.

Собственно говоря, этим немецкие «реформы» и ограничились. Разве что налоги, как водится, увеличили, а потом угнали куда-то на работы с дюжину парней покрепче и помоложе. Да еще раз несколько в год сюда приезжали поохотиться немецкие офицеры.

А в общем и целом за последующие годы военного лихолетья округа не хлебнула. Партизан, как я уже говорил, здесь ни разу не объявлялось, ни «московских», ни «лондонских». Так и прожили почти что прежним сонным царством до начала сорок пятого. Когда немцев из этих мест вышибли, прикатили на сей раз поляки, и представители новой власти, и наши, как сказать, коллеги. Староста-фольксдойч успел сбежать, но обоих полицаев взяли тепленькими, а заодно прихватили и лесников. Многое мне в поляках не нравится, признаюсь откровенно, но одно я безоговорочно принимаю и одобряю: немецких пособников, о какой бы разновидности ни шла речь, они грабастали за шкирку быстро и беспощадно. Не без перегибов, конечно — вот взять тему лесников, они-то, по большому счету, в чем виноваты? Ну да бывают времена и ситуации, чего уж там, когда вовсе без перегибов не обойдешься…

Так вот, в такую глухомань мы однажды и прикатили на нескольких «студерах» и «виллисах», с парочкой полевых кухонь. Именно оттуда и предстояло вести радиоигру — как я уже говорил, места тихие, ни малейшего шанса, что на нас вылезет какая-нибудь вражина. Знало начальство, что делало. Как вежливые люди, уведомили старосту (того самого, довоенного, с приходом поляков объявившегося на прежнем месте), что какое-то время будем здесь дислоцироваться. Староста это принял философски — а что еще он мог сделать. Вдобавок с ним поговорил по душам прикомандированный к нашей группе капитан Витольд Ружицкий, наш коллега из Войска Польского. Меня заранее проинструктировали, что именно его, когда все немного утрясется, назначат, переводя на наши мерки, начальником воеводского, то бишь областного ГБ. Одним словом, наш был человек, наверняка проверенный на сто кругов.

Теперь о диспозиции, это немаловажно. Она была следующая: в лесу тянулась здешняя большая дорога, этакий главный проезжий тракт, по которому жители окрестных деревушек и хуторов ходили и ездили в ту самую большую деревню. Наша группа поставила машины, кухню и разбила пять палаток метров за восемьсот до поворота направо, к деревне, на обочине тракта. Та, что осуществляла радиоигру, разместилась чуть подальше: миновать поворот, пройти метров двести и еще метров триста подниматься по отлогому склону, по редколесью. Там они и разместились: тот самый немец-радист, трое наших офицеров, осуществлявших за ним самое бдительное наблюдение, и два отделения охраны — отнюдь не из зеленых первогодков и вообще не армейских, хотя все мы были одеты классическими армейцами. Конспирация, ага. Мне даже пришлось сменить майорские погоны на капитанские. Согласно диспозиции, мы со второй группой находились практически в пределах прямой видимости.

Порядок был заведен такой: связь в качестве посыльной между обоими лагерями осуществляла наша радистка Катя Кулешова. Обычно дважды в день ходила от нас к ним и назад. Если с той стороны был сеанс радиосвязи, они пускали зеленую ракету, Катя к ним отправлялась, забирала все материалы, приносила в наш лагерь и уже со своей рации передавала в штаб фронта. Если из штаба (то есть наверняка из Москвы) поступали требующие передачи на ту сторону депеши, Катя их относила наверх. Понятия не имею, почему начальство придумало именно такую систему, ну да у него же не спросишь…

Почему столь ответственное дело поручили девчонке? А девчонки, знаете ли, бывают разные… Дело в том, что Катя была не просто вольнонаемной радисткой, а офицером из нашей системы. Училище НКВД, пусть и ускоренного выпуска, прослужила в моей группе больше года, за это время поднялась до старшего лейтенанта, четырежды участвовала в огневых контактах при задержаниях, однажды мы ее внедряли в одном только что освобожденном городке во время одной интересной операции. Свой человек, в общем. Самбистка-разрядница, «За боевые заслуги», обе «За освобождение Варшавы», наша и польская, да вдобавок польская бронзовая медаль за храбрость. Не мирный котеночек, одним словом. Такую без малейших тревог и беспокойства за нее можно было использовать в качестве курьера с серьезными документами в планшетке. Тем более в столь спокойных условиях. Да и ходила она не с цветочками — автомат ППС, пистолет, лимонка в кармане галифе, финка, с которой она отлично умела обращаться. Та еще девочка, одним словом: где сядешь, там и слезешь. Красивая была, между прочим, исключительно: волосы русые, глазищи синие, вся из себя… Нет, подходов я не делал, хотя иногда, признаюсь, тянуло чертовски. И никто не делал — у нас на походно-полевые романы начальство смотрело очень даже косо, и если что, могло заправить такого фитиля…

По палаткам мы разместились согласно субординации: в одной я с Ружицким, в другой Катя (ну, тут не столько субординации ради, а, во-первых, из-за наличия рации, во-вторых, из-за ее пола), в третьей старшина Сидорчук и капрал Томшик (официально наши с Ружицким ординарцы, а на деле — хваткие оперативники), в четвертой шестеро солдат с поваром. Ну, и пятая — продуктовый склад с осточертевшими консервами-концентратами. Впрочем, довольно скоро мы это дело поправили, но об этом потом…