Читать книгу "История похищения - Габриэль Гарсиа Маркес"

Особенно Диану тревожило слабое здоровье Хуана Витты, с которым ее связывала старинная дружба. Он был одним из тех, кто наиболее активно и убедительно отговаривал Диану от поездки, но все же отправился вместе с ней, хотя буквально накануне выписался из больницы после тяжелого сердечного приступа. Диана этого не забыла. В первое же воскресенье она в слезах прибежала к Хуану спросить, ненавидит ли он ее за то, что она его не послушалась. Хуан честно ответил: «Да». Узнав, что они попали в лапы к Невыдаванцам, он возненавидел ее всей душой, но в конце концов стал воспринимать плен как поворот неотвратимой судьбы. И гнев, который он поначалу испытывал, сменился чувством вины из-за того, что он не сумел отговорить Диану.

Эро Бусс, Ричард Бесерра и Орландо Асеведо, которых поселили в доме неподалеку, чувствовали себя куда вольготнее. В шкафах они обнаружили неслыханное количество мужской одежды, причем вещи были в упаковках, с этикетками известнейших европейских фирм. Охранники сказали, что у Пабло Эскобара на разных конспиративных квартирах имелись такие запасы сменной одежды.

– Пользуйтесь случаем, ребята, просите что хотите, – шутили охранники. – Конечно, придется малость обождать с доставкой, но за полдня мы выполним любую вашу просьбу!

Еду и напитки им приносили прямо-таки в сумасшедших количествах; поначалу провизия доставлялась на муле. Эро Бусс заявил, что немцы не могут жить без пива, и в следующий раз ему привезли три ящика.

– Обстановка была непринужденной, – потом рассказывал Эро Бусс, отлично изъясняясь по-испански.

В те дни он упросил охранников сфотографировать их с товарищами втроем за чисткой картошки к обеду. Потом, когда уже в другом доме фотографировать запретили, он ухитрился спрятать автоматическую фотокамеру на шкафу и сделал целую серию цветных слайдов, запечатлев на них себя и Хуана Витту.

Они играли в карты, домино, шахматы, но тягаться с охранниками им было не под силу: те, во-первых, сильно задирали ставки, а во-вторых, беззастенчиво мухлевали. Все охранники были молоды. Младший, лет пятнадцати от роду, очень гордился тем, что получил первую премию в конкурсе по отстрелу полицейских: за голову каждого давали по два миллиона. Они испытывали такое презрение к деньгам, что Ричард Бесерра тут же продал им солнечные очки и операторский жилет по цене, за которую можно было купить пять новых.

Порой, холодными ночами, охранники курили марихуану и поигрывали оружием. Пару раз оружие случайно выстреливало. Одна пуля пробила дверь туалета и попала сидевшему там парню в коленку. А как-то, услышав по радио призыв Папы Римского Иоанна Павла II освободить заложников, один из охранников вскричал:

– Чего этот сукин сын лезет в наши дела?

Его напарник, возмущенный оскорблением Папы, вскочил, и заложникам пришлось их разнимать, иначе дело дошло бы до перестрелки. Но это был единственный раз, в остальных случаях Эро Бусс и Ричард не вмешивались, чтобы не попасть под горячую руку. Орландо же и подавно помалкивал, поскольку считал, что он в этой группе сбоку припека, а значит, будет первым кандидатом на уничтожение.

Через некоторое время заложников разделили уже на три группы и поселили в трех разных домах: Ричарда с Орландо, Эро Бусса с Хуаном Виттой и Диану с Асусеной. Первую пару повезли в такси на виду у всех через запруженный транспортом центр города, а ведь их уже разыскивала вся секретная полиция Медельина. Поместили их в недостроенном доме, в комнатенке площадью два метра на два, больше напоминавшей тюремную камеру, без света, с грязным туалетом и четырьмя охранниками. Спали все на двух матрасах, положенных на пол. В соседней комнате, которая всегда была заперта, держали другого пленника, за которого, по словам охранников, требовали многомиллионный выкуп. Это был тучный мулат с массивной золотой цепью на шее, его держали в полной изоляции со связанными руками.

Диана и Асусена большую часть плена провели в просторном, удобном доме; похоже, то была личная резиденция какого-то босса. Их сажали за стол вместе с хозяевами, они участвовали в общих разговорах, слушали модные диски. В том числе, как указывает в своих записях Асусена, песни Росио Дуркаль и Хуана Мануэля Серрата. Именно в этом доме Диана увидела телепередачу, снятую у себя дома, в Боготе, и, глядя на экран, спохватилась, что куда-то спрятала ключи от платяного шкафа, но не могла вспомнить, куда именно: за стойку с аудиокассетами или за телевизор в спальне. А еще она сообразила, что забыла запереть сейф, – в такой спешке выметнулась из дома, мчась навстречу несчастью.

«Надеюсь, никто туда не сунется», – написала она в письме своей матери.

И через несколько дней в одной из телепередач получила успокаивающий ответ.

Жизнь обитателей дома, похоже, совершенно не изменилась из-за заложниц. Приходили какие-то женщины, которые обращались с узницами, как с родными, дарили им образки и открытки с изображением святых, выражая надежду, что святые помогут им обрести свободу. Гости являлись целыми семьями, с детьми и собаками, которые резвились, бегая по комнатам. А вот с погодой не повезло. В те редкие дни, когда припекало солнышко, пленницы не могли позагорать, потому что во дворе все время работали строители. А может, то были охранники, переодетые каменщиками. Диана и Асусена сфотографировали друг друга на кроватях и не заметили никаких изменений в своей внешности. На снимке же, который был сделан три месяца спустя, Диана уже выглядит изможденной и постаревшей.

19 сентября, узнав о захвате Марины Монтойи и Франсиско Сантоса, Диана вдруг поняла, что похищение ее съемочной группы – это не отдельное событие, как ей казалось поначалу, а лишь одно из звеньев серьезнейшей политической комбинации, которую наркомафия затеяла для того, чтобы навязать правительству свои условия сдачи. Дон Пачо это подтвердил: оказывается, имелся целый список журналистов и видных деятелей, которых при необходимости мафия собиралась похитить. Тогда-то Диана и решила вести дневник, не столько ради самих событий, сколько для того, чтобы описывать в нем свои настроения и давать оценку происходящему. В этом дневнике есть и какие-то истории из ее жизни в плену, и анализ политической ситуации, и житейские наблюдения, и односторонние диалоги с родными, с Богом и Девой Марией. Несколько раз на страницах дневника полностью приведены тексты молитв, в том числе «Отче наш» и «Аве Мария». Такая необычная, письменная молитва, вероятно, казалась ей более глубокой.

Совершенно очевидно, что Диана не собиралась публиковать дневник; она вела его для себя, чтобы у нее осталась память о политических и личных перипетиях того времени, однако события повернулись так, что теперь дневник воспринимается как надрывный диалог Дианы с самой собой. Почерк у Дианы был крупный и округлый, писала она очень аккуратно, однако разбирать написанное трудно, потому что буквы вплотную подходили к верхнему краю линейки (она писала в ученической тетради) и одна строка набегала на другую. Поначалу Диана делала свои записи украдкой на рассвете, но затем охранники это заметили и не поскупились на бумагу и ручки, так что она могла спокойно заниматься своим делом, пока они спали.

Первая запись сделана 27 сентября, через неделю после похищения Марины и Пачо. «Со среды, то есть с 19 числа, когда к нам приезжал ответственный за спецоперацию, произошло столько всего, что даже дух захватывает», – говорится в дневнике. Диана задалась вопросом, почему никто до сих пор не взял на себя ответственность за похищение, и сама же ответила: наверное, для того, чтобы иметь возможность втихаря убить заложников, если они вдруг не пригодятся. «Я понимаю это именно так, и меня охватывает ужас», – написала Диана. Состояние ее товарищей беспокоило Диану больше, чем свое собственное, и она пыталась любыми способами получить информацию о том, что с ними происходит. Семья Дианы, особенно мать, отличалась набожностью; Диана тоже была воцерковленной католичкой, и ее вера с годами становилась все более ревностной и глубокой, даже с оттенком мистицизма. Диана молилась Богу и Божией Матери за всех, кто имел какое-либо отношение к ее жизни. Даже за Пабло Эскобара! «Быть может, ему еще нужнее Твоя помощь, – писала она, обращаясь к Богу в своем дневнике. – Я знаю, Ты стремишься научить его добру, чтобы помочь избежать еще больших страданий. Пожалуйста, сделай так, чтобы он вошел в наше положение!»