Читать книгу "Употреблено - Дэвид Кроненберг"

Дуня замолчала. На протяжении всего разговора она отчаянно пыталась заглянуть Натану в глаза. И вдруг улыбнулась шокирующей доброй, нежной улыбкой.

– Ты приедешь, Натан? Приедешь, если я позвоню?

Натан направился к раздвижным стеклянным дверям зала ожидания “Дунай клаб” авиакомпании “Малев” и тут вспомнил, что недавно жаловался Наоми на свой телефон, а она сказала: “Лучше убей меня сразу”. Приближаясь к стойке регистрации, Натан вообразил, как входит в Наоми сзади и душит ее. Ее руки связаны за спиной поясом от махрового гостиничного халата. Ее длинная шея целиком во власти его рук. Лицо Наоми искажено прекрасной и пугающей гримасой экстаза, рот приоткрыт, и воображаемый Натан знает: в последний раз они занимаются сексом, после этого секса уже ничего не может быть. У стойки крайне неприятная тетка в униформе самого казенного вида – на ней был даже надоевший красный галстук с узором из стилизованных крылышек разных цветов – объяснила Натану, что копия членской карточки и прочие сомнительные бумаги, врученные ему Мольнаром, недействительны и поэтому она не может допустить Натана в землю обетованную – зал ожидания “Дунай клаб”. Выкатываясь вместе с чемоданом из зала и направляясь к выходу на посадку, юноша только дивился, как по-мольнаровски безупречно все вышло.

В аэропорту Шарля де Голля шла масштабная реконструкция. Сначала Наоми брела, как ей показалось, несколько километров вдоль неработающих травалаторов, затем ей пришлось тащить чемодан на колесиках два пролета вверх по лестнице (маленький остекленный лифт предназначался absolument[6]для инвалидов), потом – через зал с брошенными в беспорядке ресторанными стульями (столов не наблюдалось), который обслуживал один только громадный покосившийся автомат с напитками, далее еще один пролет вниз по лестнице – и наконец она оказалась в толпе отъезжающих, стоявших, оцепенев, в коридоре, где некуда было присесть, неподалеку от выхода на посадку. А самое страшное, что достать и открыть ноутбук, не двинув кому-нибудь по голове, оказалось практически невозможно. Наоми извлекла из бокового кармана сумки “Блэкберри”. Натан пользовался айфоном, Наоми же, чтобы обмениваться сообщениями – а она делала это практически непрерывно, – предпочитала коммуникатор; она любила настоящие, выпуклые кнопки (к тому же невозможно набирать на айфоне, если у тебя приличные ногти), и мысль о возможном скором крахе империи “Блэкберри” приводила ее в ужас. Такова полная опасностей жизнь человека, одержимого современной электроникой.

Наоми завела Q10 и вдруг вспомнила, почувствовав резкий всплеск адреналина, что оставила значок из “Крийона” на столе у врача Селестины – так разволновалась, покидая ее кабинет. И это было досадно, ведь воспоминание о провале у доктора Чинь и так подпортило оставшиеся полтора дня в Париже – Наоми ощущала незнакомый металлический привкус во рту, цвета окружающих предметов казались слишком яркими, словно перед приступом мигрени. Во время визита она не только не выяснила ничего полезного, но еще и с размаху врезалась в стену, обозначавшую границу ее интеллекта, по крайней мере ее просвещенности, и набила шишку.

Или она себя недооценивает? Значок “Крийона”, к примеру. Наоми представила, как доктор Чинь берет его со стола старинными хирургическими щипцами из серебра – такими пользовались восточные медики, – а затем отправляет для исследований в свою любимую лабораторию контрразведки. Однако значок – отличный повод продолжить разговор с доктором Чинь, если бы только Наоми изобрела более эффективную тактику общения с ней. Или послать за значком Эрве, подучить, какие задать вопросы? Если они будут исходить от невинного мальчишки-француза, доктор, глядишь, и не станет осторожничать. Насколько близким сообщником можно сделать Эрве? Будто в ответ Q10 замигал – пришло сообщение по электронной почте. От Блумквиста.

“Доктор Чинь не очень-то лестно отозвалась о тебе, – писал Эрве. – Поспешила связаться со мной и предупредить, чтобы я держался от тебя подальше, ведь ты, ясное дело, хочешь осквернить память дражайшей Селестины. Говорит, ты не показалась ей особенно умной, хотя, возможно, все дело в том, что ты американка, а еще ты используешь тактику сокрушительных ударов, как американцы во Вьетнаме. Я спросил, не согласится ли она позировать обнаженной для моей книги – помнишь, тебе понравилась эта идея? Она сказала, в ее культуре это запрещено. Мы очень мило поболтали о культурной ассимиляции и восточной чувственности. Но вряд ли она согласится”.

Пальцы Наоми запорхали.

“Очень жаль, что у доктора Чинь сложилось такое мнение обо мне. Она действительно припомнила войну во Вьетнаме?”

“Ага, попалась! Нет, это я выдумал. Но она сказала, что не доверяет тебе, и что ты нарочно оставила у нее в кабинете какой-то значок, и ей кажется, это своего рода метка или даже некая форма присутствия. О чем она говорит, ты в курсе?”

“Ты в самом деле просил ее позировать голой?”

“Да. Тут я не соврал”.

“Это означает, что и она была любовницей Селестины?”

“Ага. Однажды мы делали это втроем. Как-нибудь расскажу. Весьма любопытно. Я вспоминал Карла Маркса”.

“У Аростеги вообще были знакомые, с которыми они не…”

Вышло солнце, в коридоре со стеклянными стенами стало невыносимо жарко, к тому же через толпу ожидающих то и дело протискивались сердитые пассажиры, шедшие за своим багажом или на другой рейс, и всеобщая неприязнь усиливалась. Кто-то споткнулся о чемодан Наоми, толкнул ее плечом, да так сильно, что она почувствовала, какие твердые у незнакомца мускулы, какие массивные кости, – он сделал это будто нарочно, будто в наказание, Наоми охнула, отступила и случайно нажала “отправить”. В образовавшуюся брешь вклинились другие пассажиры, отрезали Наоми от ее чемодана. Она поспешно развернулась лицом к людскому потоку и пробилась обратно. А развернувшись, увидела павильон, где торговали электроникой, и, крепко ухватив чемодан за ручку, решительно направилась к этому оазису.

В углу комнаты, между шкафом с телевизором в нише и мини-баром, лежали вповалку нераспакованные сумки – три пары: два рюкзака, два двухколесных кофра для фототехники и два черных четырехколесных самсонайтовских чемоданчика, отделанных под карбон (Натан и Наоми мечтали о немецких Rimowa с ребристыми алюминиевыми корпусами – секси, но им пока не по карману). Дело было не в схожести вкусов, скорее их объединяла страсть к вещам, они покупали одно и то же, что было обусловлено диалектикой консьюмеризма. Так думала Наоми, и мысли ее блуждали, когда в номере 511 отеля “Хилтон” в амстердамском аэропорту Схипхол сосала член Натана, такой прелестный, идеально прямой, без дефектов – даже скучно, классический пенис, обрезанный по последней моде. Наоми вдруг поняла, что мыслит марксистскими терминами, и удивилась, ведь она едва ли и слышала о Марксе и Das Kapital[7]до тех пор, пока в том павильоне с электроникой в аэропорту не обнаружила три книжки Аростеги – дешевые издания на американском английском, отпечатанные наспех, чтобы извлечь выгоду из скандала с философами и людоедами. Но теперь Наоми чувствовала себя прирожденным экономистом-марксистом, будто в этих тоненьких книжках с привлекательным крупным шрифтом, которые так легко читались, обнаружила инструкцию к неведомой ей прежде области собственного мозга. Супруги Аростеги не писали о марксизме, но их концепция – без всякого сомнения, основательная, объяснявшая суть современного консьюмеризма и, как оказалось, самой Наоми, – опиралась на марксистскую терминологию.