Читать книгу "Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков"

Еще более определенно говорил об общественном подозрении царя и царицы в «измене» и «государственных преступлениях» допрошенный Соколовым в июле 1920 года (в Париже) князь Львов, первый председатель Совета министров Временного правительства. «Временное правительство, — показывал Львов, — было обязано, ввиду определенного общественного мнения, тщательно, беспристрастно обследовать поступки бывшего Царя и Царицы, в которых общественное мнение видело вред национальным интересам страны…» Это же подтвердил и последний глава этого правительства эсер Керенский. В беседе с Соколовым (август 1920 года) он напомнил следователю о своем выступлении на пленуме Московского совета 1 марта 1917 года. По его словам, на него обрушился целый поток злости и раздражения, высказываемых в адрес царя. Звучали и призывы к расправе над бывшим государем. «Там раздались, — вспоминал Керенский, — требования казни его, прямо ко мне обращенные». Хитроумный Александр Федорович даже, по его признанию, пошел на обман «солдатских тыловых масс и рабочих», настроенных крайне враждебно по отношению к Николаю. От имени правительства он пообещал, что все факты, если такие имеются, об антигосударственной деятельности царя разберет беспристрастный суд. Ну а в случае неподтверждения выдвинутых обвинений, тогда, дескать, Временное правительство отправит Николая в Англию. Но поскольку этот вопрос не обсуждался не только в Англии, но и министрами России, Керенский не знал, как к такому, внезапно возникшему в его голове варианту отнесутся та и другая стороны. И все же, чтобы придать больший вес этой версии и себе, заверил, что «сам, если нужно будет, буду сопровождать его до границы России». Ну что ж, покрасоваться он любил. Особенно на «историческом фоне». В данном случае — лихорадствующей страны и умирающей царской династии. Отвергая, дескать, призывы к расправе и «протестуя от имени правительства против таких требований», Керенский якобы «сказал лично про себя», что никогда не примет «на себя роли Марата».

Керенский высказал Соколову предположение, что простой народ, выказывая неприязнь Николаю, особо не задумывался над его конкретной личностью, да и дело было не в этой или другой личности, а в самой идее «царизма», именно эта идея и вызывала злобу и чувство мести.

Вместе с тем они, «рабоче-крестьянские массы», были равнодушны, так считал Керенский, к направлению внешней политики царя и поддерживавшего его близкого окружения, на которое также распространялся народный гнев. Но была и вторая сила, направленная против царя и исходившая, по мнению Керенского, из иных причин. Он говорил следователю: «Вторая группа причин лежала в настроениях иных общественных масс… интересы буржуазной массы и, в частности, высшее офицерство определенно усматривали во всей внутренней и внешней политике Царя и в особенности в действиях Александры Федоровны и ее кружка ярко выраженную тенденцию развала страны, имевшего, в конце концов, целью сепаратный мир и содружество с Германией…»

2

В словах Керенского о недовольстве низов «царской идеей», думается, есть резон, исторические факты — убедительное свидетельство тому. Даже в официальной монархической литературе трудно было притушить искры народного недовольства всевластной жестокостью, а подчас и самодурством «помазанников божьих». Вот как, к примеру, отмечалось такое настроение, конечно же приукрашенное, в одном из исторических изданий николаевской (Николая II) поры:

«18 марта 1584 года московские колокола своим печальным перезвоном возвестили жителям столицы о кончине Царя Ивана Васильевича Грозного.

При этой вести народ забыл все великие жестокости Грозного Царя, забыл всю ненавистную его опричнину, а вспоминал только такие великие дела его царствования, как взятие Казани, завоевание Астрахани и Сибири, издание Царского Судебника и построение в Москве великолепного храма Василия Блаженного. Русские люди искренно молились о упокоении грозного, но вместе и великого по своим деяниям Государя».[29]

Вековое недовольство накапливалось по отношению к Рюриковичам. Эта «традиция» продолжилась и в годы царствования династии Романовых. Впрочем, в исторических источниках немало противоречивых сведений, оспаривающих если не существование этой династии, то по крайней мере «трехсотлетие дома Романовых». Порой ставится под сомнение законность их воцарения. Так, современники-соперники первого русского царя из этой фамилии — Михаила Романова, пытаясь не допустить его избрания, утверждали не без оснований, что отец Михаила патриарх, Филарет (в миру Федор) получал поддержку от «воровских царей».[30]Ведь было известно, что последний стал митрополитом не без помощи Лжедмитрия I, а патриархом — Лжедмитрия II, так называемого «Тушинского вора». Оспаривалась и правомочность «Великого Земского Собора» 1613 года, положившего начало царского дома Романовых. В монархической литературе, в течение многих лет тщательно скрывавшей все острые углы этой непростой и противоречивой истории, этот собор преподносится как величайшее и справедливейшее событие, угодное богу и России, как волеизъявление всего народа. В подобных романовских жизнеописаниях отмечалось, что этот Земский собор прежде всего постановил, чтобы отнюдь не выбирать «Воренка» — сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II («Тушинского вора»)[31]или какого-нибудь иностранного принца, а иметь над собой царем представителя из русских великих боярских родов. 7 февраля 1613 года состоялось предварительное утверждение кандидатуры, а спустя две недели — официальное. Вот как об этом говорилось в уже упоминавшихся «Очерках из русской истории за время с 1613 по 1913 год»: «В неделю Православия, 21 февраля, в Успенском соборе после торжественного молебна все выборные люди, от знатного боярина до простого крестьянина и казака, единогласно избрали Царем своим Михаила…».[32]Дальше приводился отрывок из текста избирательной грамоты, подписанной участниками собора. Но ни слова не говорилось о том, кто же были на самом деле эти «выборные представители от всех сословий русскаго народа, в том числе и от казачьяго».[33]Попытаемся восстановить этот пробел официальной царской летописи.

На избирательной грамоте имеется 277 подписей, в том числе: 57 принадлежало духовенству, 136 — служилым чинам, 84 — выборным от городов. К последним были прикреплены также «уездные» люди, которые, по всей видимости, и должны были придать собору «демократический фон». Но такими представителями было поставлено всего 12 подписей, принадлежавших далеко не рядовым «избирателям». Они представляли собой мелких служилых людей с юга, а также жителей свободных северных общин, сидевших на «черных» государевых землях. Так что настоящие народные низы, составлявшие крестьянские крепостные массы, на соборе «всероссийском» не были представлены совсем.[34]