Читать книгу "Смерть по сценарию - Наталья Андреева"

Леонидов выбирался из офиса уже вечером, не раньше девяти часов. В его кабинете исправно работал климатконтроллер, установленный еще роскошным Павлом Сергеевым, поэтому отрегулированные двадцать три градуса и напряженный рабочий день сглаживали впечатление от любой погоды. Но сегодняшний вечер для Алексея стал открытием: он вышел и почувствовал, что в пиджаке жарко. Люди разделись до всего, что еще подпадало под определение «прилично». Улицы Москвы напоминали гигантский пляж, на голые участки тел внимания никто не обращал, все пялились на людей в костюмах с единственной мыслью: «И не жарко?» Почувствовав себя идиотом, Алексей поспешно снял пиджак и пошел к машине. Его «Жигули» выглядели так, будто их металлические части сняли только что с прокатного стана и слепили в небольшой раскаленный коробок.

«Как жить?» — отчаянно подумал Леонидов, забираясь в эту камеру пыток. Все мировые катаклизмы мгновенно ушли в глубокую тень перед индивидуальной бедой: необходимостью торчать в этом городе в тридцатидвухградусную жару.

На ближайшем к дому рынке у обалдевших от непривычной для столицы погоды и оттого сильно обсчитывающих, но непременно в свою пользу продавцов Алексей купил фруктов и овощей. В жару хотелось есть только продукты, содержащие много воды. Воду Леонидов тоже купил и мороженое, два мороженых после секундной паузы. В его квартире все нагрелось так, что Алексей понял: быстро не уснуть. Он со вздохом достал из «дипломата» распечатку скопированного на даче у Клишина. Наугад взял один из листков и, открыв бутылку минеральной воды, сел в кресло. Это была та самая философия, которая отпугнула Михина: рассуждения Клишина о людях и о себе. Данный листок, например, был как раз о себе, то есть о Павле Клишине как незаурядной человеческой личности. Оказалось, что свою персону он воспринимал с той же долей ненависти, что и окружающих.

СМЕРТЬ НА ДАЧЕ (ОТРЫВОК)

«…и каждый день я вижу в зеркале именно это лицо. Какая гнусность, что приходится с утра бриться! Отрастил бы бороду, да не могу преодолеть временный отрезок колючей щетины, похожей на наждачную бумагу, которой не хватает только незаконченного деревянного изделия, чтобы его отшлифовать. Именно из-за подобного неудобства я по утрам спросонья иду в ванную и пялюсь в зеркало, приходя в отчаяние. Лицо мое похоже на цветную коробку дорогих шоколадных конфет, такое же яркое и пустое внутри, где крохи настоящего шоколада размазаны с плотностью десять граммов на десять квадратных сантиметров: глаза слишком синие, волосы слишком желтые, рот слишком яркий, ресницы слишком черные. Зачем? Это величайшая цветная глупость, которую я видел в жизни, от нее тошнит уже через час, а мне приходится рассматривать буйство плохо сочетающихся красок каждый день. Это самое большое наказание в моей жизни, хотя многие со мной не согласятся. Если бы лишние килограммы не вызывали у меня раздражения и страх перед многочисленными болезнями толстых людей не давил бы так на психику, я отрастил бы здоровое брюхо и успокоился наконец. Но я ужасно мнителен: когда, взбегая на пятый этаж, обнаруживаю у себя одышку, сразу начинаю думать, что это рак. Смешно? И мне. Поэтому в спортзал я хожу тайно, и тайно же не ем жирного и мучного.

Будь я при всех моих жеребцовых статях дураком — это было бы огромное для меня счастье. Но мне не везет: слишком ясно понимаю и чувствую, чем привлекаю к себе всех этих женщин и что они хотят от меня слышать и получить. Им плевать на то, что я мыслю, важно только, что умею двигаться, есть, пить, укладывать их в постель и, вообще, что я живой, а не экранный и не журнальный вариант. Конечно, были и такие, которые утверждали, будто любят мою бессмертную душу. Совсем по Льву Толстому, черт возьми! Бессмертная душа! Какого Дьявола она попала в эту дешевую оболочку? Так вот о тех женщинах: все они врут. Быть может, попривыкнув к моему конфетному лицу, они вгляделись бы и в душу мою и попытались ее понять, но это до первого появления со мной на публике. На улице или в гостях я не теряю ощущения, будто попал на выставку собак, что я породистый пес на поводке у раздувшейся от гордости хозяйки и она с восторгом демонстрирует публике, какая у меня редкая масть, роскошный экстерьер и сколько на подобных же собачьих выставках я успел получить медалей. Любая женщина, идущая со мной, не устает ловить завистливые взгляды соплеменниц и чувствовать себя пусть временной, но владелицей того, что не каждой доступно.

Многие мечтают хоть на миг оказаться в шкуре очень красивого человека и понять, что он чувствует. Могу с уверенностью сказать только одно: красота не вызывает доверия. Что угодно — зависть, восхищение, желание обладать, но не доверие. От красивых людей ждут чего-то такого же неординарного, как и их внешность, и потому относятся настороженно. Вот почему это мешает мне быть тем, чем я хочу быть: писателем. Я не могу ничего знать, потому что со мной никто не бывает откровенен, могу только догадываться, и это моя трагедия…»

Тут Леонидов почувствовал, что у него пересохло в горле, и налил себе воды. Пока он понял только одно: покойный писатель был человеком весьма оригинальным в своих взглядах и далеко не таким однозначно циничным и отвратительным, каким воспринимали его другие. «Негодяй поневоле» — так Алексей про себя назвал Клишина.

Самому Леонидову иногда тоже хотелось почувствовать себя красавцем, и определенную долю истины в словах писателя он находил. Но чтоб так ненавидеть собственную внешность! И какую внешность…

«Ох, кабы мне бы!» — вздохнул Алексей, но тут вспомнил, что у Клишина трудно понять, где ложь, где правда, он часто врет и любит события искажать, все вышенаписанное могло быть просто позерством. Ну, устал человек от постоянных домогательств, только это не значит, будто теперь сможет без них прожить. Леонидов посмотрел на пачку бумаги: «Нет, лучше кино посмотреть, в больших дозах творчество Клишина несъедобно».

«Смерть на даче» была заброшена, зато на столе появились купленные на рынке фрукты. Очистив банан, Алексей включил телевизор и попытался выслушать очередную версию первого канала о событиях в стране и мире. Банан Леонидов съел, речь диктора застряла в горле, через ушные раковины проникнув в организм, и едва не испортила процесс пищеварения. Юбилейные волнения уже улеглись, но Пушкин на этой неделе еще оставался живее всех живых, и все желающие продолжали делиться воспоминаниями о том, как они перечитали недавно то, что нормально успевающие школьники с детства знают наизусть.

Устав от обсасывания прошедших торжеств, Леонидов лег в постель и вытащил из пачки следующую страницу. Она начиналась словами: «Творчество — это состояние постоянного нервного стресса». Он нашел в себе силы прочитать:

СМЕРТЬ НА ДАЧЕ (ОТРЫВОК)

«…стресса. Писатель — это всего лишь проводник. Он похож на электрический провод, по которому идет ток от генератора к источнику света для окружающих. Дело в том, что находящийся вокруг нас воздух насыщен словами. Эти слова берутся отовсюду: из тех мыслей, что вертятся в любой голове, из звуков, доносящихся с улицы, из того невидимого горла, что орет беззвучно и внушает нам желание куда-то идти и чего-то делать. Слышат не все, только те, чья психика менее устойчива и подвижна, и это особая нервная организация, неприятная для окружающих.