Читать книгу "Рабыня Вавилона - Джулия Стоун"

Сумукан-иддин — высокий, грузный человек с завитой черной бородой, где серебрились седые пряди, вызывал у окружающих почтение и зависть. В сердце Сары змейкой прокралась еще одна мысль: хозяин может сделать ее своей наложницей.

После смерти супруги Сумукан-иддин так и не женился, хотя все именно этого от него и ждали. Сара видела, как хозяин смотрит на нее, но за все эти годы он ни разу ее не коснулся.

Только сейчас женщина сообразила, что сильно вцепилась в перила балюстрады. Кисти рук побелели, кольцо поранило палец с внутренней стороны. Она охнула и торопливо стянула его. На пальце осталась кровь. От внезапного ощущения боли женщина ещё прикусила язык и мысленно обругала себя за недостойные мысли.

На кровле шелестел тростник, и пальмовые листья, свешиваясь с краев, бросали на деревянный настил причудливые качающиеся тени. В небе носились какие-то птицы, издавая резкий неприятный свист. Кровь на языке отдавала металлом, но была почти сладкая. Она надела кольцо на другую руку. Все будет хорошо, ничего не случится. А уж если что и переменится… Не дай бог возбудить в нем любовь.

Через двор провели козу, накрутив веревку на загнутые рога. У высохшего колодца стоял темнокожий раб и лениво сыпал дробленый ячмень целой стае белых голубей. Его позвали, и он откликнулся гортанно, резко, уголки губ Сары дрогнули.

С высоты балюстрады аравитянка видела глухие стены соседних домов и часть улицы, забитую повозками. Какая-то старуха и маленькая девочка несли воду из общественного колодца, и Сара подумала, что нужно приказать работникам натаскать воды для ванны господину. Она сердилась на распорядителя, он так и не позаботился о колодце, что иссяк совсем недавно, — грунтовые воды ушли глубже.

Женщина все думала, и мысли потекли в ином направлении, от привычных бытовых проблем, в другие уровни сознания. Все бы ничего, если бы не эта ранка на пальце. Сара не хотела признаваться в том, что, несмотря на любовь к Иштар-умми, не желает быть ее вечной тенью, состариться рядом с ней, глядя, как стареет госпожа, как год за годом вынашивает и рожает детей и… гаснет. Рабыня, лишенная свободы и родины, не имеет права так думать, не имеет права ни на что.

— Сара! — закричала Иштар-умми из глубины спальни. — Иди сюда, куда ты запропастилась? Посмотри на нее, на эту девчонку, она ничего не умеет! Она и двух слов связать не может на нормальном языке. Посмотри, разве это прическа? Несносная рабыня выдрала у меня половину волос! Я так не могу. Убери ее от меня!

Иштар-умми кричала и возмущалась, не переставая, пока Сара шла к ней. С сожалением повернувшись спиной к свету утра, рабыня вернулась в тень, полумрак с белой изысканной мебелью — спальню Иштар-умми.

Молодая хозяйка разгневанно вынимала заколки из волос, а служанка с широкими вместительными бедрами и плоской грудью, слишком маленькой для такого сложения, стояла поодаль, закусив губы. Сара заметила, что левая щека девушки покраснела, но не подала виду.

Иштар-умми бросила свое занятие и откинулась в кресле, подтянув колени к подбородку. Она мрачно смотрела в бронзовое зеркало на подставке и молчала. Это обрадовало Сару, ибо от визга Иштар-умми у нее все еще звенело в ушах. Женщина едва заметно кивнула служанке, и та, всхлипнув, убежала, тяжело топая.

— С меня хватит, — сказала Иштар-умми и обиженно надула губы.

— С меня тоже, — спокойно произнесла Сара.

— Ты о чем это? — брови госпожи поползли вверх:

— Так, не обращай внимания, — Сара зашла за спинку кресла и прохладными пальцами потерла виски Иштар-умми. — Не дуйся.

— Я не дуюсь.

— Нет, ты дуешься. Перестань.

— Ладно, перестану, если ты больше не будешь посылать ко мне эту корову.

— Она не корова.

— Вот это да! С такими…

— Иштар-умми! — резко прервала Сара. — Не давай мне повода думать, будто я что-то упустила в твоем воспитании. Обсуждать служанок! Какая гадость.

Она состроила презрительную гримасу и потянулась за гребнем.

— Я ничего больше не скажу, — Иштар-умми оттолкнула ее руку. — Но думать-то я могу?

— Думать можешь о чем угодно.

— Скажи, Сара, я красива?

— Да, — Аравитянка наклонилась. Теперь в зеркале отразилось два лица, и смуглая кожа Сары оттенила бледность лба госпожи. — Ты очень красива. Очень. Я знаю, — проговорила Сара.

Она видела широкие зрачки Иштар-умми в темной радужной окантовке, по которой пляшут фиолетовые искры. Почему-то — Сара это заметила — с некоторых пор между ними началась борьба. Быть может, Иштар-умми почуяла в ней женщину, или просто пробует на ней, терпеливой рабыне, укусы молодых зубов? «Как бы там ни было, девочка изменилась, — подумала аравитянка. — Так и должно быть».

В главное помещение можно было войти с северной стороны, минуя небольшой тенистый двор. Отдельный вход устроили для того, чтобы встречать гостей, не проходя через другие комнаты дома, к тому же, здесь было гораздо прохладнее, а тенистый двор усиливал впечатление свежести.

Сумукан-иддин был рад тому, что снова дома. Снова видит привычную обстановку, все те же лица. Но с дороги обильное и шумное застолье скоро утомило его, и он ждал подходящего момента, чтобы уйти. Распорядитель уже давно делал ему знаки. Сумукан-иддин пока предпочитал этого не замечать.

Он видел только Иштар-умми, только ее лицо, зеленое колье на полной стройной шее. И рядом аравитянку с короткими завитыми волосами, с лазоревой лентой вокруг лба.

Застолье продолжалось. Друзья Сумукан-иддина захмелели, лица у всех раскраснелись. Иштар-умми заговорила с отцом, и он с улыбкой отвечал. Она подняла руку, демонстрируя браслет. Тот самый, что он подарил ей в прошлом году, словно прося прощения. И у него заныло сердце. Сара прятала глаза. Он хотел найти в ней поддержку, а она тоже чем-то была озабочена. Глубокая морщинка теперь лежала меж ее бровей.

Сумукан-иддин загадал: если Мардук-нарамсин, низкорослый, плотный купец с темным прошлым, затянет песню, он уйдет. Это заметят немногие — гости уже изрядно пьяны.

И когда, наконец, грянула удалая застольная, Сумукан-иддин сделал знак дочери удалиться и сам поднялся из-за стола. За ними бочком потрусил Лабаши — распорядитель дома.

В южной части дома горели светильники. Оранжевый свет ложился на стены и мебель, отражаясь золотыми пятнами в глянцевых поверхностях. Цвели нарисованные лилии, стрекозы и птицы равноценного размера спускались к их лепесткам.

Высоко от пола тянулась роспись, опоясывавшая всю комнату: Иштар со стрелами за спиной, с вытянутыми руками, стоящая на спине льва, и изящно написанные знаки: «Будь воспета, богиня, особо почитаемая среди других; прославляема будь, госпожа людей! Иштар, особо почитаемая среди богинь!»

Сумукан-иддин любил эту роспись. Каждый раз, находясь здесь, в этой комнате, он перечитывал хвалебный гимн богине, которую в душе почитал больше Шамаша — покровителя торговцев. Дочь Сина, из наложниц Ану возвысившаяся до положения супруги и госпожи над богами. Было что-то глубоко запрятанное в душе Сумукан-иддина, связанное с Иштар.