Читать книгу "Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя - Кристин Орбан"

Я знала только, что хочу его. Несмотря на непрестанные грубости, я хотела его. Чем больше трудностей он создавал, чем больше увеличивал дистанцию между нами, тем сильнее я его хотела.

Чем больше он молчал, тем сильнее я хотела его услышать.

Он высмеивал жизнь, а мне хотелось, чтобы он снова научился быть великодушным с ней. Я хотела вырвать его из молчания, из пустоты, из отрицания, из небытия, из черноты, из пробела, из пропасти, из неизвестности, из боязни любить, из печали, приходящей после любви. Спасение было рискованным — я могла заблудиться в закоулках молчания, я не умела ориентироваться в предметах без названий, в музыке без нот, в любви без слов. Опыт молчания был мне незнаком. Я знала, что «молчание — золото», тогда как «слово — серебро», моя мать говорила мне об этом, когда я была еще маленькой. Она же говорила, что нужно семь раз повернуть язык во рту, прежде чем заговорить. Получалось, что в большинстве случаев молчание лучше болтовни. Но между нами и не могло быть никакой болтовни — этого я от него, кажется, не добивалась, просто хотела, чтобы он отпустил слова на волю: пусть живут нормальной жизнью, пусть звучат, пусть вселяют уверенность, пусть, наконец, делают нас людьми. Молчание неестественно, оно внушает страх. Из-за этого я порой хотела услышать от Жана любые слова, пусть даже такие же агрессивные, как его поступки.

Я хотела приручить молчание этого мужчины, задобрить, как пугливое животное; вытащить его из молчания, как улитку из раковины, как медведя из берлоги, нежно привлечь к себе, научить его словам, как ребенка, научить говорить, когда он счастлив и несчастлив, не лгать себе, отвечать, когда задают вопрос, проявлять интерес к другим, спрашивать их о новостях, говорить «здравствуйте», «до свидания», «до скорого», звонить, если пообещал, делать комплименты, благодарить, одобрять, приглашать, предлагать, любить.

Я была бы терпеливой, не жаловалась бы, не заставляла бы его совершать необдуманные поступки, не задавала бы лишних вопросов, не раздражалась бы. Я ждала бы его там, куда он придет, когда сможет.

24

E-mail Клементины Идиллии

Что происходит?

E-mail Идиллии Клементине

Не знаю. Не понимаю.

E-mail Клементины Идиллии

Невроз — это обман, соблазн поддаться почти откровенному мошенничеству. Твой тип все время ускользает, чтобы ты не смогла обнаружить его пустоту. Он о ней знает. Наверняка ты не первая его жертва. Ты ничего не сможешь изменить. От пустоты и от безумия лекарств не существует. Если ты понимаешь, во что вляпалась, и не делаешь никаких попыток освободиться, ты заслуживаешь того, чтобы тебя одурачили! Я понимаю, испорченные типы часто бывают привлекательны. Они загадочны, не похожи на других и постоянно уклоняются от разговоров, в которых их ненормальность могла бы обнаружиться. Они слушаются только своего безумия. В этой ситуации единственно верный метод — хирургический: отрезать, отделить, удалить. Перевязка ничего не даст — она не уничтожит корень болезни. Странно: чем меньше теряешь от расставания с мужчиной, тем труднее расстаться, не так ли? Женщины — благороднейшие создания! Страдание, как и молчание — это бездонный колодец, и не советую тебе относиться к этому легкомысленно. Вспомни мои слова, когда придет расплата!

E-mail Идиллии Клементине

Мне не хочется ни для кого наряжаться — только для него. Если я порву с ним, мне будет достаточно джинсов и двух-трех пуловеров.

E-mail Клементины Идиллии

Ты невыносима! Оставайся в одних джинсах и порви с ним!

E-mail Идиллии Клементине

Я не знаю как.

E-mail Клементины Идиллии

Ты такая же трусливая, как мужчины!

Если тебе не хватает храбрости, воспользуйся моментом, когда он тебе позвонит, и скажи, что у тебя пропал голос, ты не можешь говорить и перезвонишь ему, когда поправишься, идет?

Само собой, после этого ты не перезвонишь.

E-mail Идиллии Клементине

А если он сам перезвонит?

E-mail Клементины Идиллии

Повторишь то же самое еще раз.

25 Я сказала: «Любовь моя»

На моем автоответчике оказалось сообщение.

Его голос. Но не тот, что сказал: «Я сделал это нарочно». Другой, конечно, но по-прежнему узнаваемый; хотя и звучащий совсем недолго, но решительным тоном назначивший мне свидание:

— Я зайду к тебе на чашку кофе.

Я подумала о Клементине... но почти не колебалась — я была совершенно неспособна следовать ее советам. Я была похожа на весы, у которых одна чаша полностью перевесила другую. Клементина была на самом верху, Жан — в самом низу.

Прости, Клементина, но отложим твой план на потом. Я знаю, ты разнесешь меня в пух и прах... но жизнь так или иначе кончается плохо. Будем же наслаждаться счастливыми моментами, когда они предоставляются.

Он позвонил в час с четвертью, немного раньше обычного.

Он забыл о том, что произошло? Мне было все равно. Он протянул мне руки, и я укрылась в его объятиях. Положила голову ему на плечо. Он прижал меня к себе. Так мы стояли в неподвижности долгое время. Наши пробужденные тела говорили на своем языке плоти — объяснялись, мирились. Мы им не мешали.

В этот день мы вошли в странное противостояние, почти на грани разрыва.

Он любил меня, злился на меня и на себя, бесился от этого желания, которое я в нем вызывала и которое приводило его ко мне. А за его суровостью, за его закрытыми глазами, за его спиной мы дарили друг другу наслаждение.

Между двумя вздохами, двумя ласками, когда он выполнял все требования моего тела, я улучила мгновение, чтобы прошептать ему на ухо слова, испугавшие его, которые я сдерживала слишком долго.

«Любовь моя», — прошептала я тихо, так тихо, что не была уверена, услышал ли он меня. Эти слова были такими простыми, но для него — такими сложными.

И вот, вытянувшись рядом с ним, прижавшись губами к его губам, запустив руки в его жесткую шевелюру, я повторила эти запретные слова.

Впервые результат превзошел мои ожидания: Жан позволил мне их произнести и не стал протестовать.

Возможно даже, на краткий миг он принял и полюбил эти слова.

Не могу сказать наверняка, но почти уверена в том, что он прошептал: «Дорогая» — только один раз.

Перемирие. Время объятий.

Потом эта уступка вызвала возмущение и гнев — его жесты явно свидетельствовали об этом, — и потрясение, которое испытали мы оба, превратило нашу интимную близость во вражду.