Читать книгу "Честь - Элиф Шафак"

Не в состоянии заснуть, он покинул дом на рассвете. Деньги он взял с собой, хотя и понимал, что это чистой воды идиотизм. В Хакни полно воров и грабителей, которые ради такой щедрой добычи не задумываясь переломают ему ребра. Всякий раз, когда ему встречался прохожий, он покрывался холодным потом, вздрагивал и едва не пускался бегом.

На кондитерской фабрике Эдима встретили как короля. Все уже знали о его выигрыше. Во время обеденного перерыва к нему заглянул старший брат Тарик – поздравить и попросить об одолжении.

– Ты же знаешь мою жену, – сказал Тарик, понизив голос до доверительного шепота. – Она уже плешь мне проела из-за этой дурацкой кухни.

У Тарика была своя теория по поводу британских кухонь: их нарочно делают тесными и темными, чтобы люди не готовили дома, а ели в ресторанах и кафе или брали оттуда готовую еду. Все архитекторы, политики, общественные организации состоят в заговоре с владельцами ресторанов, которые платят им щедрые взятки. Стоило Тарику сесть на своего любимого конька, его обличениям не было конца.

На просьбу о деньгах Эдим ответил согласием, хотя и догадывался – старший братец вытянет из него куда больше, чем требуется на отделку кухни, а оставшиеся деньги положит на свой счет в банке. В последнее время Тарик стал бережливым и прижимистым. Трудно было поверить, что это тот самый человек, который в юности щедро поддерживал двух младших братьев. После смерти отца Тарик работал как проклятый, чтобы помочь встать на ноги Эдиму и Халилу. Но с годами у него развилась почти болезненная страсть к экономии, и теперь он выдавливал из тюбика последнюю каплю зубной пасты, старался использовать все рекламные купоны, редко включал водонагреватель, пил спитой чай и все вещи покупал исключительно в секонд-хенде. Разумеется, всем членам его семьи было строжайше запрещено делать любые покупки без его разрешения, но получить это разрешение было практически невозможно. На все просьбы он неизменно отвечал: «Без этого мы вполне обойдемся».

– Ты когда-нибудь думаешь о матери? – со вздохом спросил Эдим.

В обычный день он никогда не позволил бы себе затевать подобные разговоры. Но теперь, после того как брат попросил его об одолжении, он чувствовал себя хозяином положения. Поделившись с братом деньгами, он имел право потребовать, чтобы тот поделился с ним своими воспоминаниями. Но вопрос прозвучал так неожиданно, что Тарик растерялся. Несколько минут он молчал, сдвинув брови и сморщив лоб, усеянный белыми пятнами – следами кожной болезни, которой он страдал с детства. Когда он наконец заговорил, голос его звучал резко, почти сердито:

– С какой стати я должен о ней думать? Она была недостойной женщиной, покрывшей семью позором.

«Неужели тебе не интересно узнать, жива она или нет? Есть ли у нее другие дети? Любит ли она их? Скучает ли о нас?» Все эти вопросы вертелись у Эдима на языке, но он не решился задать их брату. Вместо этого он хрипло произнес, нарушив затянувшееся молчание:

– Сегодня вечером я зайду к тебе домой и принесу деньги. Скажи моей невестке, что совсем скоро она получит кухню своей мечты.

После заката Эдиму пришло в голову, что, если он отправится в казино и снова выиграет, денег у него станет в два раза больше, чем сейчас. Тогда он сможет дать денег Тарику и прочим родственникам, не требуя, чтобы они вернули долг. Вдохновленный этой благородной идеей, он отправился в клуб в Бетнал-Грин и снова встретил там женщину с аметистово-синими глазами. Она снова следила за вращением колеса рулетки, а он смотрел на нее. Эдим играл по-крупному. И проиграл. Абсолютно все.

* * *

Тюрьма Шрусбери, 1990 год

До вторника 14 ноября 1978 года я никогда не заикался. А в тот день я решил раздобыть нож.

Мы с друзьями сидели в школьной столовой. Все было как обычно: голубые пластиковые подносы, картофельная запеканка с мясом, рулеты с вареньем, пластиковые стаканы с водой. Я сыпал шутками и вдруг – раз! – начал запинаться на каждом слоге, как последний дебил. Это случилось так внезапно, что все подумали, будто я прикалываюсь.

Мы говорили о матче, намеченном на завтра. «Челси» должна была играть с московским «Динамо». Аршад – жирный коротышка, пакистанец, который мечтал играть в защите у «Ноттингем Форест», с важным видом рассуждал о том, с каким счетом наши парни сделают русских. Его никто не слушал – все знали, что в футболе он разбирается, как свинья в апельсинах.

Обиженный Аршад повернулся ко мне, подмигнул и ухмыльнулся – он всегда так делал, когда хотел что-то выпросить.

– Эй, приятель, вижу, ты уже сыт. Может, поделишься со мной своей запеканкой?

Я покачал головой:

– Я б-б…бы п-п-делился, д-да б-боюсь, у т-тебя б-брюхо лопнет.

Аршад уставился на меня, вытаращив глаза. То же самое сделали остальные. Все пялились на меня, точно видели в первый раз. Потом кто-то спросил, что означает это кваканье. Ребята расхохотались, решив, что я придуриваюсь. Я тоже смеялся вместе со всеми, в то время как внутри поднималась волна паники. Я подвинул свой поднос Аршаду и жестом показал, что он может доедать запеканку. Аппетит у меня пропал начисто.

Когда перемена кончилась, я вернулся в класс в подавленном настроении. Как могло случиться, что на меня напала такая фигня? Никто из моих родственников не был заикой. Или заикание не передается по наследству? Наверное, нет. А может, это просто короткий приступ? Что-то вроде незначительного сбоя в психике, который пройдет сам собой, так же внезапно, как и начался. А может, с моей речью уже все в порядке?

Чтобы проверить это, я спрятал часы в карман и подошел к двум девчонкам, чтобы спросить, сколько времени. И… запнулся на первом же слоге.

Девчонки захихикали. Безмозглые кретинки! Наверное, они тоже подумали, что это прикол. Я отвернулся, красный как рак, и краешком глаза заметил, что в стороне стоит моя подружка, Кэти, и наблюдает за мной. Когда начался урок истории, она бросила мне записку. Развернув смятый клочок бумаги, я прочел:

«Мэгги, Кристи, Хилари. А если будет мальчик – Том».

Я сунул записку в карман. Через минуту Кэти бросила мне еще одну:

«Что с тобой случилось?»

Я пожал плечами, всем своим видом показывая, что со мной не случилось ровным счетом ничего. Однако моя пантомима, похоже, не убедила Кэти. Тогда я написал на листке: «Расскажу потом», скомкал его и бросил ей.

Весь урок я боялся, что учитель меня о чем-нибудь спросит, я начну заикаться и вызову шквал насмешек. К счастью, меня не вызвали. Как только пытка закончилась, я схватил рюкзак и бросился к дверям, решив наплевать на оставшиеся уроки и уйти домой.

Где-то в три тридцать я подошел к нашему дому и позвонил в колокольчик у дверей. Ожидая, пока мне откроют, я скользнул взглядом по табличке на дверях: «Эдим Топрак».