Читать книгу "Антиквар - Марина Юденич"

А проснулась — уж рассвело. Чайки кричат. Да тоскливо так, душа рвется. Иду домой — тороплюсь, вроде к нему спешу. А уже знаю: нет больше Вани. К ней ушел. Там и лежал, у мольберта.

— А портрет?

— Который? Он их много рисовал, да ни одного не оставил. Резал, рвал в клочья, а то — жег. А больше не писал ничего. Бывало, правда, задумается — водит карандашом по листу, только ничего не понятно — узоры одни, то ли волны, то ли ветер кружит, снег заметает. А очнется, спохватится — и порвет лист.

— Да, милая. Большая это беда, коли затуманится рассудок. Ну да Господь милосерд — упокоилась несчастная душа с миром. А тебе, Луша, жизнь теперь заново обустраивать.

— Я, ваше сиятельство, домой поеду, в деревню. Молодой граф, как узнал о смерти Василия Лукича, передал, чтоб возвращалась. Пара рук — хоть и вольных — , в хозяйстве не помеха.

— И то дело. Езжай, голубушка, даст Бог, еще повстречаешь хорошего человека, детишек народишь…

Промолчала Луша, потупилась, поклонилась низко.

А как подняла глаза — в комнате пусто.

Тихо вышел граф Федор Петрович, аккуратно притворил за собой дверь.

И не расслышал в тот самый миг — за занавеской слабо пискнуло.

И следом, набирая звонкую силу, закричал младенец.

Слабо усмехнулась Луша:

— Детишек… Народила уж, барин. Только поздно — не увидел Ванюша сыночка и не знал даже, что понесла.

Теперь — с Божьей помощью — поднять бы. Да в люди вывести. Вот как.

Москва, год 2002-й

Игорь Всеволодович пришел в себя довольно скоро.

Оцепенение спало.

Отлетела странная пелена, заслонившая на некоторое время сознание, не полностью, как в беспамятстве, но ощутимо, заметно приглушив цвета, звуки, эмоции.

Путаясь в ней, Игорь натыкался на предметы, плохо понимал обращенные к нему слова и отвечал невпопад.

Потом все стало на свои места.

Однако ступор — как мысленно определил свое состояние Непомнящий — дело свое сделал.

И — видит Бог! — это было большое, доброе дело.

Самое страшное было позади — шок, ярость, возмущение, отчаяние и ужас, взорвавшиеся в душе, завязли в пыльных складках спасительной апатии.

Не погасли — но утратили сокрушительную силу, которая, случись ей все же вырваться на волю, обернулась бы большой бедой.

Впрочем, даже рассуждая здраво, следовало признать: куда уж большей?

Все побоку — чувства, эмоции — сухой остаток оказался страшнее ночного кошмара.

Погибли ценности — полотна, иконы, серебро, украшения, мебель, посуда — на сумму свыше трех с половиной миллионов долларов.

По самым скромным и приблизительным подсчетам.

Они не сгорели — пожара Игорь Всеволодович подсознательно боялся всегда: особнячок с мезонином, приютивший магазин и хранилище какого-то архива, разумеется, представлял собой архитектурную и, возможно, историческую ценность. Но в силу этого же обстоятельства дышал на ладан. К тому же был деревянным. Ему гореть — от силы минут десять. Потом — пепелище, руины.

Но пожара не было.

Был погром, откровенный, профессиональный — охранная сигнализация даже не пикнула.

И демонстративный — с распоротыми полотнами и фарфором, обращенным в мельчайшие осколки.

Кузнецовские чашки крушили, надо полагать, каблуками кованых ботинок.

Гостиную карельской березы сплеча рубили топором — золотистые щепки валялись повсюду.

И далее — в том же духе.

Сочувствующий милицейский чин настойчиво интересовался похищенным. И был отчасти прав — конечно, прихватили кое-что. Не полные все же дебилы — вещицы имелись в высшей степени достойные.

Черепаховый гребень с бриллиантами и изумрудами — один тянул тысяч на пятьдесят.

А рубиновый гарнитур начала прошлого века!

И пара золотых портсигаров, один со знаменитой сапфировой застежкой — фирменным знаком Фаберже.

Разумеется, взяли.

И еще наверняка прихватили кое-что по мелочи.

Но шли не грабить.

А зачем шли — вот ведь уравнение со всеми известными! — было ясно как Божий день.

Однако ж далее ясность заканчивалась.

И начиналась непролазная глушь, а в ней мерзко копошился целый клубок неразрешимых вопросов. Поразмыслив, Игорь Всеволодович, выделил два наиглавнейших, судьбоносных, как говорят теперь публичные люди.

В его ситуации красное словцо обретало совершенно иной, конкретный и даже роковой смысл.

От решения вопросов зависела судьба. Да что там судьба!.. Жизнь. Никак не иначе.

Прежде всего нужно было достать денег.

Страховка — вот ведь когда проникают в сознание западные стандарты! — конечно, пришлась бы кстати. Но страховки не было, потому что стандарты проникли еще недостаточно глубоко, а если и проникли, то не прижились или, привнесенные в родную российскую действительность, оказались не столь безупречными.

Потому страховки не было, а встревоженных владельцев полотен Маковского, Кустодиева, Бенуа, хлебниковского серебра, черепахового гребня — будь он неладен! — портсигара с сапфировой застежкой и прочая, прочая… следовало ожидать с минуты на минуту.

И — черт побери! — в большинстве своем это были отнюдь не интеллигентные арбатские старушки.

Переговоры предстояли трудные и в высшей степени неприятные. Унизительные ожидались переговоры.

Но как бы там ни было, деньги следовало найти.

Второй вопрос был еще сложнее — и главное, ощутимо саднил в душе Игоря Всеволодовича глубокой, свежей, но уже воспалившейся раной.

Кто и зачем?

Ответ известен. Лежит на поверхности.

Даже запах — убойной силы парфюм давешнего визитера — вроде сквозит еще временами в тесном пространстве.

Предчувствия — опять же будь они не ладны! оказались на высоте.

Однако — в добрых голливудских традициях — с парой пистолетов за поясом в соседскую лавку не ворвешься. И никто — с учетом обстоятельств загадочных и туманных — за такие трюки не возьмется.

Себе дороже.

Шевельнулся было в душе скользкий стукач-червячок — атавизм, наследие прошлой жизни, — захотелось вдруг рассказать милицейским про визит чернорубашечника.

Старое, забытое чувство защемило в груди, времен, пожалуй, самоотверженных «Знатоков».

Выложить все как есть с деталями, подробностями и собственными предположениями — и успокоиться, вздохнуть судорожно, но уже с облегчением.