Читать книгу "W или воспоминание детства - Жорж Перек"

В общем, деревня в W примерно соответствует тому, что в других местах назвали бы «олимпийской деревней», а в самой Олимпии называлось Леонидеон, то есть такой тренировочный лагерь, в который спортсмены одной или нескольких стран приезжают для подготовки и адаптации накануне больших международных соревнований.

Помимо жилья для Атлетов, во всех четырёх деревнях имеются тренировочные дорожки, спортзал, бассейн, массажные кабинеты, медпункт и т. д. На полпути к каждой деревне находится стадион довольно скромных размеров, предназначенный для соревнований представителей смежных деревень, то есть тех двух деревень, между которыми он расположен. Приблизительно в центре четырёхугольника, образованного четырьмя деревнями, находится намного более внушительный Центральный Стадион, где проходят Игры, то есть соревнования представителей всех деревень, и так называемые «отборочные состязания», или более кратко, «отборочные», то есть встречи представителей несмежных деревень. Понятно, что, например, W может ежедневно встречаться с Норд-W (на их общем стадионе, расположенном на полпути между W и Норд-W) и с Вест-W (на стадионе, расположенном на полпути между W и Вест-W), но имеет очень мало шансов померяться силами с Норд-Вест-W, с которой у неё нет общего стадиона. Точно также деревне Норд-W нечасто предоставляется возможность встретиться с деревней Вест-W. Итак, вероятность встречи между деревнями различна. Эта разница, как нередко бывает, обострила противоборство между деревнями; своего рода «деревенский» рефлекс привёл к тому, что Атлеты несмежных деревень стали воспринимать друг друга как злейших врагов. Состязания между двумя несмежными деревнями отличаются особым боевым духом, агрессивностью, жаждой победы, которые придают им увлекательный характер, не всегда свойственный встречам смежных деревень и, a fortiori, классификационным состязаниям в пределах одной деревни.

Таким образом, соревнования бывают четырёх видов. На самой нижней ступени — классификационные чемпионаты, в которых Атлеты одной деревни борются за право участия в междеревенских встречах.

Потом следуют местные чемпионаты, на которых встречаются спортсмены смежных деревень; их всего четыре: W против Норд-W, W против Вест-W, Норд-W против Норд-Вест-W, Вест-W против Норд-Вест-W.

Затем «отборочные», на которых встречаются спортсмены несмежных деревень: W против Норд-Вест-W и Норд-W против Вест-W.

И наконец — Игры. Как уже говорилось, число их три: Олимпиады, которые проводятся один раз в год, Спартакиады, которые проводятся один раз в три месяца и к которым, в виде исключения, допускаются Атлеты, не прошедшие классификационного отбора в своих деревнях; Атлантиады, которые проводятся каждый месяц.

Даты Игр устанавливаются Центральным Правительством. Остальные соревнования организуются по принципу вызова: каждое утро, во время тренировочной разминки, Атлет одной из деревень, выбранный накануне вечером своим спортивным руководителем, отправляется против узаконенного движения и бросает вызов первому встречному атлету. Перед ним открываются три возможности: Атлет, которому он бросает вызов, — из его собственного лагеря, и в этот день соревнованием будет внутренний классификационный чемпионат; Атлет приписан к одной из двух смежных деревень, и тогда это будет местный чемпионат; Атлет приписан к несмежной деревне, и тогда это будет отборочная встреча.

XV

Анри, сын сестры мужа сестры моего отца (которого я привык называть кузеном, хотя он мне не больше кузен, чем его мать Берта — тётя, Марк — дядя, Ниша и Поль — кузены) страдал астмой, и ещё до войны ему рекомендовали горный воздух Виллар-де-Лан. По этой причине все члены моей приёмной семьи, не эмигрировавшие в Соединённые Штаты (примерно две её трети), нашли убежище в Виллар-де-Лан вместе с несколькими свойственниками (я имею в виду дальних родственников) и друзьями, и довольно значительным числом людей, преимущественно, но не обязательно, евреев, прибывших со всех уголков оккупированной Франции, а иногда и из более отдалённых мест, например, из Бельгии, и заполнивших дома, семейные пансионаты и детские санатории, которыми, к счастью, Виллар был обильно укомплектован.

Моя тётя Эстер жила со своей семьёй в довольно отдалённом домике, на самой вершине большой дороги, что спускается к центральной площади Виллара и является в своей нижней части одной из двух главных, во всяком случае в коммерческом отношении, улиц посёлка. Вдоль этой же дороги, справа в низине, находились ферма де Гард, где жили Марк, брат моего дяди Давида, его жена Ада и их дети Ниша и Поль, а чуть выше, слева, дом, прозванный Иглу, где жили Берта, сестра Давида, со своим мужем Робером и сыном Анри.

Мне кажется, я знал, что такое «иглу»: жилище эскимосов, построенное из выложенных кусков льда; но вряд ли я знал значение слова «изморозь», которым называли дом, занимаемый моей тётей Эстер. До настоящей минуты, когда запоздалая автобиографическая скрупулёзность толкнула меня на поиски в разных словарях, я верил объяснению, которое, несомненно, получил когда-то, впервые спросив о значении этого слова: поэтический эквивалент зимы, ассоциирующийся одновременно с белизной снега и суровостью климата, и только сейчас я узнал, — сам удивляясь тому, как я мог так долго этого не знать, — что этим словом называется зимний туман.

О самом доме у меня не сохранилось точных воспоминаний, хотя я проезжал мимо совсем недавно, в сентябре 1970 года. Я знаю, что внутри него есть лестница с перилами, украшенными большими каменными шарами: знаю потому, что три этих шара видны на фотографии, запечатлевшей на этой лестнице одним летним днём нескольких подростков, среди которых можно узнать мою кузину Элу и моего кузена Поля.

Рядом с домом, по другую сторону дороги находилась ферма (теперь здесь расположена мастерская по производству пластмассовых безделушек), занимаемая стариком с седыми усами, носившим рубашки без воротника (те самые рубашки без воротника, в которые Орсон Уэллс любил одевать Акима Тамирова и которые для меня всегда ассоциируются с утраченным достоинством апатридов и с униженной гордостью великих князей, ставших чистильщиками сапог), о котором я сохранил отчётливое воспоминание: он пилил дрова на козлах, сколоченных из двух параллельно установленных крестовин с упирающимися в землю концами, в виде знака X, который называют «Андреевским Крестом», соединённых перпендикулярной перекладиной. Вся конструкция называлось очень просто: X.

Моё воспоминание — это воспоминание не о зрелище, а о слове, единственное воспоминание об этой букве, ставшей словом, об этом уникальном существительном, состоящем всего из одной-единственной буквы, уникальном ещё и тем, что только оно имеет форму того, что обозначает («рейсшина[6]» чертёжника произносится так же, как и буква, которую она изображает, но пишется не одной буквой «Т»), к тому же это ещё и обозначение вычеркнутого и таким образом аннулированного слова — линия из х, проведённая поверх слова, написанного вопреки желанию, — противоречивый знак ампутации [в нейрофихиологии, например, Борисон и Маккарти (J. appl. Physiol., 1973, 34:1–7) противопоставляют нетронутым (intact) кошкам кошек, которым были удалены вагулярные (VAGX) или каротидные (CSNX) нервы] и знак умножения, и знак упорядоченности (ось х, ось абсцисс), и знак математического неизвестного, и, наконец, отправная точка фантазматической геометрии, в которой удвоенная буква V представляет собой исходную фигуру, а её многочисленные переплетения вычерчивают главные символы истории моего детства: две V, соединённые своими остриями, образуют X; продолжая концы X равными перпендикулярными отрезками, мы получаем свастику (), которая, поворачивая на 90° к нижнему входящему углу один из составляющих её элементов, запросто превращается в знак; наложение двух V валетом даёт фигуру (), в которой достаточно соединить лучи горизонтальной чертой, чтобы получить еврейскую звезду. Имея это в виду, я вспоминаю, как был поражён тем, что Чарли Чаплин заменил в «Диктаторе» свастику идентичной (по составу её элементов) фигурой в виде двух пересекающихся X ().