Читать книгу "Браки в Филиппсбурге - Мартин Вальзер"

— Он ведет себя безобразно, — прошептала Анна.

— А кто этот молодой человек рядом с Бюсгеном? — поинтересовался Ганс.

— Это Лони, — улыбнулась Анна. — Бюсген ведь педик и не появляется на приемах без кого-нибудь из своих мальчиков.

— А-а, — протянул Ганс, но ему стало не по себе от того, что Анна сказала «педик». В этом слове, считал он, была слишком явно выражена ситуация, которую оно означало, чтобы женщина вправе была им пользоваться. Истинная женщина должна была — да и то запинаясь — сказать «гомосексуалист». Но тут, вспомнив Маргу, Ганс разозлился и обрадовался одновременно. У Бюсгена, значит, наверняка ничего с Маргой не было, главный соперник тем самым отвалился. Ганс решил завтра же позвонить в «Вельтшау». Он уже выпил две-три рюмки. И теперь мог себе запросто представить, что у него хватит смелости позвонить Марге. Алло, говорит Бойман. Как дела? Нет, в вашу редакцию я больше не приду. Нашел другую работенку. А Бюсген может ко всем чертям катиться. Да что это ему пришло в голову, меня ждать заставил! Другие за меня дерутся. Тоже еще, коротышка-педик. Точка! Раз и навсегда. Он окончательно пал в моих глазах. Но вас, фрейлейн Марга, вас я бы очень хотел еще раз повидать. Вас одну. Без Габи. Да-да, без Габи. Совсем одну. Я люблю вас. Да, и не смейтесь же так… прошу вас…

— Представить тебя Бюсгену? — спросила Анна.

— Не знаю. — Гансу стало страшно. — Лучше попытаюсь как-нибудь оказаться поблизости, чтобы получилось само собой.

То, что у знаменитого человека были известные вывихи, делало его в глазах Ганса еще более непостижимым. Ганс охотно послушал бы его. Но пока что Наполеон журналистики демонстративно умирал со скуки от речей режиссера. И надо же, солидный, лет, пожалуй, пятидесяти, господин не стеснялся настойчиво убеждать в чем-то собеседника, который его явно не слушал! Жена тен Бергена, напряженно выпрямившись, сидела рядом с ними, хотя поддерживала беседу с кем-то сидящим по другую сторону, но, криво усмехаясь, явно принимала участие в битве супруга. Такая же тощая, как и он, да еще малорослая, с жидкими волосенками, так коротко остриженными, что они и ушей не прикрывали, она выглядела какой-то ужасно жалкой, однако ее жесткие, темные, во все стороны стреляющие глазки показывали, что она способна биться бок о бок с мужем, привыкла сопровождать его в бесконечных походах, прикрывать, подавать оружие и подстрекать к новым действиям. Утешения же — если случалось, что его разбивали наголову, — от нее вряд ли приходилось ждать.

— Старается обеспечить себе поддержку Бюсгена при перевыборах, — решила Анна, видя, что Ганс все еще наблюдает за Бюсгеном.

— Промышленники за него? — спросил Ганс.

— Нет, — сказала Анна. — Он помешался на культуре. Обкармливает людей исторической чепухой, ерундой всякой, целый день дает передачи, годные разве что для ночной программы. Кто же станет покупать приемники!

— Значит, его не переизберут, — заметил Ганс.

— Если и Бюсген от него отступится, нет.

— Да Бюсген вовсе не член Совета.

— Но пользуется влиянием. За ним стоит концерн.

Теперь Ганс от души пожалел режиссера. Ему захотелось шагнуть к Бюсгену и крикнуть ему в лицо: помогите же этому бедняге!

— А кто станет главным режиссером? — опять спросил Ганс.

— Возможно, Кнут Релов, вон тот, он так мило беседует с женой тен Бергена. Сейчас Релов главный редактор программ на радио. А сам — бывший дирижер танцевального оркестра.

— Это вон тот, в лимонном смокинге?

— Да-да, он.

— У него красивые зубы.

— О да. И великолепная спортивная машина. Кузов по специальному заказу. Он уже трижды был в десятке сильнейших в этом классе, один раз даже вторым. А вот идет его бывшая возлюбленная. Сейчас я тебя представлю.

Так Ганс познакомился с Алисой Дюмон, пышнотелой брюнеткой, бедра которой, казалось, вот-вот врастут в плечи, а лицо застыло, точно маска, — лицу этому, видимо, пришлось претерпеть не одну операцию; лихорадочно посверкивающими глазами она уставилась на Ганса, но ему тяжко было в них смотреть. Позже Анна объяснила Гансу, что Алиса Дюмон наркоманка. С появлением Алисы на компанию, не очень-то шумную до сей минуты, точно обрушился ураган, Ганс с опаской глянул на жидкость в рюмках, подумав, как бы она не вскипела под бурным натиском слов и хохота. Алиса, не дожидаясь, чтоб ее попросили, начала рассказывать о гастролях, с которых только что возвратилась. Их было десять артистов, среди них две певицы; агент оказался форменным идиотом: запродать ее вместе с Маргит Бреде! Но уж она, Алиса, задала той в эти полтора месяца жару. Всех мужчин у нее уводила, а когда та пробовала пищать, еще и все трюки перехватывала. Она оговорила себе право выступать в гастрольной программе до этой Бреде, и, выступая, она пускала в ход все штучки-дрючки, которым ту обучили, а Бреде ничего не оставалось, как петь свою песенку да без толку дергаться. Так ей и надо, и вообще все эти молодые певички-гусыни все как одна переняли ее стиль, это же она, Алиса Дюмон, первая принесла на эстраду американскую манеру, она первая открыла гортанные звуки, подъезды и безакцентную манеру, а теперь эти мурлыкалки пробавляются тем, что она исполняла уже десять лет назад. Как находит Анна ее новый нос? Сама она не очень-то им довольна. Но нельзя же, чтобы его сейчас снова кромсали. Приедет ли Анна на кинобал в октябре? Вообще говоря, «Программ-пресс» мог бы наконец и о ней статейку напечатать. Об этой Бреде у Анны наверняка в каждом втором номере что-нибудь да есть. А ведь она, Алиса Дюмон, ведет переговоры даже с американскими фирмами грамзаписи. Но кто же, как не она! А еще она получила приглашение на гастроли по Северной Африке с декабря по февраль. Ганс и Анна обязательно должны навестить ее в ближайшие дни. У нее есть прелюбопытные книги. А какую яичницу с сыром готовит она, такой они еще не едали.

Присутствие Алисы Дюмон привлекло в их угол мужчин. Господина Альвина, пухлого молодого адвоката, молодого художника, которого все называли Клод, и даже владельца консервного завода, этого верзилу Францке.

На Алисе был сегодня самый, пожалуй, смелый туалет. Платье так тесно облегало ее пышные формы, что Ганс опасался, как бы оно с минуты на минуту не лопнуло. Возможно, именно этого ждали другие мужчины и оттого разглядывали ее с таким удовольствием. Груди ее были открыты едва ли не до половины, и если бы не четкая черная линия там, где они притиснулись одна к другой, так в этой горе мяса не мудрено было потеряться. Алиса пила много, лихорадочно и, пронзительно хохоча, подзадоривала других пить еще и еще.

Казалось, она все время куда-то отчаянно, хотя и совершенно бесцельно торопится и беспрерывно ищет спутников для своих гонок, но мчится-то она вечно по замкнутому кругу. Останьтесь же со мной, взывала она к каждому, кто хотел уйти, не оставляйте меня одну, пожалуйста, я не могу оставаться одна в комнате, нет-нет, разве что когда грим накладываю, но, когда я одеваюсь, кто-то должен смотреть на меня, и, уж понятное дело, когда я раздеваюсь, тут мне даже нужна помощь. Мужчины вокруг нее ухмылялись, особенно пухлый адвокат, меньше всего Клод, художник, с мальчишеским обликом и лицом дряхлого старца. Алиса поведала окружающим, какие муки испытала, проводя последний раз курс голодания, и о графе фон Грайфене, который сделал ей предложение. Ну, до свадьбы еще далеко. В ответ господин Францке поцеловал ей руку и явно не хотел выпускать ее, чего, однако, не позволил господин Альвин, по крайней мере он пожелал заполучить другую руку, и заполучил, и тут же начал тискать ее, перехватывая пальцами, точно контрабасист деку своего инструмента, — рука Алисы была обнажена вплоть до самого плеча. Клод неодобрительно наблюдал за ним.