Читать книгу "Повторение - Ален Роб-Грийе"

Когда путник, наконец, выходит из задумчивости (как долго он в ней пребывал?), он снова поворачивается к даме… К его удивлению, кресло, в котором она только что сидела, теперь опустело. Не вставая со своего кресла, он смотрит направо и налево, но в этой большой комнате ее нигде не видно. Значит, хозяйка покинула гостиную с эротическими куклами и оставила своего гостя, а он не услышал ни звука ее шагов, ни потрескивания половиц, ни скрипа двери. Почему она выскользнула отсюда тайком? Может быть, она торопилась сообщить Пьеру Гарину о том, что залетная птичка попалась в силки? Возможно, люди из САД уже проникли в виллу, на верхнем этаже которой поднялась какая-то тревожная суматоха? Но в этот момент неуловимая вдова с зелеными глазами, подернутыми поволокой напускной грусти, беззвучно появляется из какого-то невидимого прохода в темных глубинах похожей на чулан гостиной, отчего кажется, будто молодая женщина возникает из мрака, держа в руке переполненную чашку на блюдце, которую она осторожно несет, стараясь не расплескать ее содержимое. Краем глаза присматривая за жидкостью в чашке, она приближается к нему невесомыми шажками танцовщицы и говорит: «Я приготовила вам кофе, месье Валлон, крепкий, на итальянский манер… Он немного горьковатый, но неплохой, в коммунистическом секторе вам такой вряд ли предложат. Американское интендантство снабжает нас тут многими дефицитными продуктами. (Она вручает ему свой драгоценный дар.) Это «робуста» из Колумбии…» И выдержав короткую паузу, в течение которой он начинает маленькими глотками отхлебывать обжигающее черное варево, она как-то совсем по-домашнему материнским тоном добавляет: «Вы так устали, мой бедный Борис, что заснули, пока я говорила!»

Кофе и впрямь такой крепкий, что вызывает тошноту. Как он не похож на то, что называют американским кофе… Пересилив себя, путник допивает его одним глотком, но лучше ему от этого не становится; скорее уж наоборот. Пытаясь как-то унять подступающую тошноту, он встает с кресла якобы для того, чтобы поставить пустую чашку на мраморную крышку комода, которая, впрочем, уже и так загромождена мелкими вещицами: кошелечками из металлических колечек, цветочками из бисера, шляпными булавками, коробочками с перламутровым отливом, экзотическими раковинами… вперемешку с семейными фотографиями разных размеров, в наклонных латунных рамах с ажурными краями. В центре стоит самая большая фотография, сделанная на память во время отдыха на море, на которой слева на заднем плане видны гладкие скалы на фоне поблескивающей водной ряби, а на переднем плане – четыре человека, стоящие рядком на песке и глядящие в объектив камеры. Такой снимок вполне могли сделать и на маленьком бретонском пляже в Леоне.

В центре фотографии двое, оба с нордическими золотистыми волосами: высокий и стройный мужчина лет пятидесяти, с красивым, суровым лицом, в безукоризненно белых штанах и подобранной в тон белой рубахе с туго застегнутыми на пуговицы манжетами и воротником, а справа от него – совсем маленькая девочка двух, от силы, двух с половиной лет, хорошенькая и смеющаяся, совершенно голенькая.

Двое других, справа и слева от них, замыкающие ряд с двух сторон, напротив, жгучие брюнеты: весьма привлекательная молодая женщина (лет двадцати), которая держит за руку девочку, а с другой стороны – мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Оба в пляжных костюмах, черных (или достаточно темных, чтобы казаться такими на черно-белой фотографии), она в трико, прикрывающем весь торс, он в трусах, – оба еще мокрые, видимо, после недавнего купания. Судя по их возрасту, эти молодые люди с очень темными волосами должны быть родителями девочки с кудрями цвета спелой пшеницы, которая, выходит, унаследовала по закону Менделя светлую пигментацию от деда.

Сам дед тем временем глядит в небо, за край отливающего глянцем прямоугольника, на стаю морских птиц – крикливых чаек, черноголовых крачек, буревестников, которые возвращаются в открытое море, – или аэропланов, пролетающих за кадром. Молодой мужчина смотрит на девчушку, которая, вытянув свободную руку, потрясает перед фотографом одним из тех маленьких крабов, именуемых «зелеными» или «бешеными», какие часто встречаются на пляжах, держа его двумя пальцами за заднюю лапку и восхищенно глядя на свою добычу. Одна лишь молодая мать, как пенорожденная Анадиомена, смотрит в камеру и позирует с обворожительной улыбкой. Но в глаза бросаются прежде всего разжатые клешни и восемь тоненьких лапок маленького рачка, хорошо различимые в самом центре снимка, вытянутые веером, прямые, расположенные совершенно симметрично, на равном удалении друг от друга.

Чтобы получше разглядеть актеров, разыгрывающих эту сложную сценку, Валь взял раму двумя руками и поднес фотографию к глазам, словно пытаясь влезть внутрь. Кажется, он вот-вот запрыгнет туда, но в последний момент его останавливает волнующий голос хозяйки дома, которая шепчет ему на ухо: «Это Жижи, ей тут два года, в песчаной бухте на северо-западном побережье Рюгена летом тридцать седьмого, тогда было на редкость жарко».

– А кто эта ослепительная девушка, которая держит ее за руку, с плеч и рук которой еще струятся жемчужные капли океана?

– Это не океан, а всего лишь Балтийское море. И, конечно, это я! (На комплимент она отвечает коротким гортанным смешком, который угасает, тихо рассыпаясь по мокрому песку.) Но к тому времени я уже давно была замужем.

– За этим молодым человеком, который тоже только что вышел из воды?

– Нет! Что вы! За Даниэлем, за этим шикарным господином, который намного старше и годится мне в отцы.

– Прошу прощения! (Разумеется, вежливый посетитель сразу же узнал пожилого полковника, изваяние которого он видел, разглядывая античную аллегорию на Жандарменмаркт.) Почему он смотрит в небо?

– Мы услышали адский рев, который издавало звено «штукас», совершающих учебный вылет.

– Это его обеспокоило?

– Не знаю. Но война уже приближалась.

– Выглядит он замечательно.

– Вы находите? Прекрасный экземпляр белокурого долихоцефала, годится для зоопарка.

– Кто сделал снимок?

– Я уже не помню… Наверное, профессиональный фотограф, если судить по необычному качеству снимка, ведь тут видны даже мельчайшие детали. Кажется, можно пересчитать песчинки… Этот черноволосый мужчина справа – сын Дана от первого брака… назовем это так для удобства. Думаю, на самом деле они не были женаты…

– Грехи молодости, надо полагать, если сыну действительно столько лет, на сколько он выглядит?

– Дану тогда было лет двадцать, а его возлюбленной ровно восемнадцать, столько же, сколько было мне, когда я его повстречала… Он всегда пользовался успехом у романтичных барышень. Просто диву даешься, как все повторяется: она тоже была француженка, и, судя по фотографиям, которые я видела, была похожа на меня как близнец, хотя она старше меня на тридцать лет… а то и больше. Можно сказать, что в сексуальном отношении у него были весьма устойчивые вкусы! Только эта первая связь была еще короче нашей. «Это была лишь репетиция, – уверял он меня, – перед генеральной репетицией». Со временем я все больше убеждалась, что в действительности сама была всего лишь дублершей… или, в лучшем случае, исполнительницей главной роли в короткой репризе по мотивам очень старой пьесы… Но что с вами, мой дорогой? У вас теперь совсем усталый вид. Вы почти не держитесь на ногах… Присядьте…