Читать книгу "Звездун - Эндрю Холмс"

Это осложняет жизнь журналистов. Их дело — сообщать факты и новости, и, что бы там о них ни думали, нельзя отрицать, что большинство журналистов не грешат против истины. Однако, предоставив слишком много информации, они нарушат закон об уважении к суду и в свою очередь могут оказаться на скамье подсудимых.

Подобное преступление считается совершенным, если оно отвечает хотя бы одному из двух критериев: во-первых, если публикация может вызвать предубеждение у присяжных или помешать конкретному судебному процессу, а во-вторых, если уголовное дело уже возбуждено. В случае с Кристофером Сьюэллом действует второй критерий — если возбуждено уголовное дело.

«Закон гласит, что дело считается открытым после соответствующей начальной процедуры — если человек арестован, или выдан ордер на его арест, или выписана повестка в суд, или если ему предъявлено устное обвинение».[6]

Именно поэтому журналисты спросили офицера, ответственного за связь с прессой: «Предъявлено ли ему обвинение?» Можно было бы спросить: «Начато ли судебное преследование?», но это звучит не так круто. По сути, им хотелось узнать следующее: «Возбуждено ли против него уголовное дело? Нарушим ли мы закон, если опубликуем информацию, способную повлиять на объективность суда присяжных?»

Конечно, в этом конкретном случае они бы его нарушили. Сьюэлл был арестован, и журналисты прекрасно понимали, что могут сообщать только весьма урезанные сведения. Пожалуйста, можно находиться на месте преступления, брать интервью у очевидцев, болтать с полицейскими, выслушивать треп парамедиков — в общем, исписать красивым почерком целые блокноты. Но сообщать миру подробности трагедии было нельзя, тут газетчики оказались связанными по рукам и ногам. Отсюда и краткость сводок новостей.

«Когда начато судебное преследование, о преступлении сообщать не возбраняется, тем не менее необходимо тщательно подбирать слова, дабы никоим образом не дать понять, что находящиеся в руках полиции люди и есть преступники.

Можно рассказать об ограблении почты и добавить, что позднее кого-то арестовали, однако нельзя называть конкретных имен. На объективность суда также способна повлиять информация о внешности арестованных. Например, если журналисты пишут о трех налетчиках, попытавшихся взять банк, нельзя упоминать, что они были высокими, или темноволосыми, или бородатыми, особенно если внешность подозреваемых подходит под это описание».[7]

Поначалу о каждом громком преступлении сообщают только основные факты, затем вообще наступает затишье. Возьмем, к примеру, серийных убийц Фреда и Роуз Уэст. Когда стало известно об этом кровавом злодеянии, средства массовой информации были лаконичны: Кромвель-стрит, тела, арестованные мужчина и женщина, подозреваемые предстают перед судом магистратов, который передает их дело в уголовный суд присяжных, — только самые общие сведения.

Неужели журналисты сидели сложа руки и наслаждаясь передышкой, которую получили благодаря «Закону о неуважении к суду»? Конечно же, нет. Они охотились за мельчайшими подробностями этой истории и ждали, когда семейную пару Уэст отправят в тюрьму. Только тогда информация хлынула потоком. Розмари Уэст приговорили к тюремному заключению, а уже на следующий день появились анонсы в газетах — «Смотрите страницы 2, 3, 4, 5, 6, 8, 10, 11 и 12!», специальные репортажи, документальные фильмы. О преступлениях супругов появились книги, лучшая из которых — «Счастливы, как убийцы» — написана Гордоном Берном[8].

Несомненно, публике трудно переварить такое обилие подробностей сразу, но узнать их можно только после завершения судебного процесса, когда снимаются опасения повлиять на его объективность.

Так что благодаря «Закону об уважении к суду» от 1981 года стране пришлось немного подождать, прежде чем она узнала больше о человеке, убившем Феликса Картера.

Глава 8

Так на чем я остановился?

Вы появляетесь на работе…

Да. В лифте я какое-то время любуюсь образом человека, страдающего от похмелья, затем думаю об отце. Вообще-то я вспоминаю, что он умер и что в последний раз мои коллеги видели меня, когда я как обычно покидал офис.

Лифт открывается на этаже, где находится отдел продаж, и первый, кого я вижу, — Джефф, мой руководитель, мой непосредственный начальник собственной персоной.

— Крис, — обращается он к вышедшему из лифта человеку с «дипломатом» в руке, — рад вас видеть. Зайдите ко мне минут так через десять, нужно кое-что обсудить.

Десять минут больше того времени, которое Джефф обычно мне отпускает. Как правило, он говорит:

— Оторвитесь-ка ненадолго.

Или:

— Как будете готовы.

Десять минут — это уступка из-за печального события, ведь я недавно лишился отца (на самом деле обоих родителей, но Джефф об этом не знает). Любопытно, сказал ли он остальным членам команды что-нибудь вроде того, что обычно говорил директор школы: «Дети, папа Кристофера умер и теперь на небесах. Поэтому Кристоферу сейчас грустно, и мы все должны поддержать его. Что такое, Адам?.. Нет, то, что его папа умер, совсем не значит, что твой тоже умрет. Ребята, даже не думайте об этом».

Работающие на нашем этаже сотрудники входят в команду продаж для той категории населения, которая объединяет молодых женщин. «Дерзость» покупают молодые женщины, значит, мы — те, кто отвечает за рекламу, — тоже часть команды. Нас четверо — рекламисты из отдела частных объявлений работают не на этом этаже. Мы ютимся в уголке и оттуда убеждаем рекламодателей вложить деньги именно в наше издание, а не в какой-нибудь другой глянцевый журнал из сотни подобных. А я — главный уговаривающий. Менеджер по рекламе журнала «Дерзость». Звучит шикарно, хотя наделе вовсе не так.

Когда я появляюсь, наш отдел ничем не напоминает оживленный улей. Почти все в сборе, пустует только одно место. Кстати, Джефф хочет меня видеть еще и по этой причине: собеседование с новым работником рекламной службы. Итак, если не считать одной вакансии, отдел укомплектован и готов к действию. Грэхэм и Адам ожидающе смотрят, как я приближаюсь.

— Ну, Крис? — спрашивает Грэхэм с сочувствием. — Как прошли похороны?

Ага, значит, все уже известно, и я готов его расцеловать.

— Спасибо, Грэхэм. Знаешь, как это обычно бывает. Все прошло гладко.

— Ну и хорошо. Рад слышать, — произносит Грэхэм, а Адам ему вторит:

— Замечательно!

— Слушай, как только придешь в себя, я тебе такое расскажу… — продолжает Грэхэм.

В этом-то с ним и проблема: отлично справляется с работой, но иногда уж слишком деловой. А я совсем забыл, что деловитость плохо сочетается с похмельем.