Читать книгу "Путешествие мясника. Роман о семейной жизни, мясе и одержимости - Джули Пауэлл"

— В этом! В нашем бурном романе без всякого секса?!

Он обнимает меня, и так мы продолжаем разговаривать.

— Послушай, мне сейчас так хреново… Я не хочу потерять тебя…

— Потерять? Я и не собираюсь теряться.

— Знаешь, я сейчас больше всего боюсь не оправдать твоих ожиданий в постели: вдруг я буду скучным, или пресным, или просто ничего не смогу.

Я смеюсь и прижимаюсь к его боку:

— Глупости-то не говори.

— Или наоборот, я буду великолепен, и ты разведешься с Эриком, а потом всю жизнь станешь упрекать меня за то, что я оказался не таким, как ты надеялась, и мы будем все время ругаться, и у меня выпадут все зубы, и потом до конца жизни ты будешь меня стыдиться.

Я больно щиплю его за руку.

— Ну что за чушь ты несешь? И этот твой пунктик насчет зубов мне уже надоел.

По идее, именно теперь наступает момент для примирительного секса. Раньше, когда я обижалась, злилась или начинала выдвигать ультиматумы, Д. не оставалось ничего другого, как только повалить меня на постель и затрахать до потери сознания. За последний год это происходило несчетное количество раз, и я уже с некоторым нетерпением ждала новой ссоры. Но сейчас все иначе. Мы только говорим, говорим и говорим. И мне требуется очень много, невыносимо много времени, чтобы понять, что же происходит. Он уже произнес свою бессмертную фразу о пенисе и «Команде Америка», а до меня все еще не доходит. Но, наконец, я понимаю: Д. говорит совсем не о том, что сегодня секса не будет. Или что его не будет на следующей неделе. Или до тех пор, пока я не исправлюсь и не стану менее требовательной. Он говорит, что секса у нас больше не будет никогда. Вообще никогда.

Я вскакиваю с кровати в панике, словно обнаружила в ней мерзкое ползучее насекомое. Прижавшись спиной к окну, как можно дальше от Д., я смотрю на него не отрываясь. Он лежит на спине и все еще улыбается. Потом делает жест, к которому я так привыкла за последние два года: не поднимая головы с подушки, он тянет ко мне руки, как голодный младенец; его пальцы зовут меня, поднятые брови изображают шутливое отчаяние, темные глаза широко раскрыты, мягкие губы манят. Никогда в прошлом у меня не было сил противиться этому нежному, ленивому желанию: я успокаивалась, прощала, смеялась и возвращалась в его объятия. Но сейчас я слишком хорошо понимаю, что он означает: «Побудь со мной еще немного, если хочешь… Но только совсем немного».

О господи!

Я начинаю всхлипывать, а он не спешит подойти ко мне. Д. знает, что я наконец-то поняла то, чего так долго не хотела замечать и что он понял уже давно. Я все плачу и плачу, но совсем не так, как плакала раньше, когда чего-то ждала и даже получала удовольствие от собственных слез. Еще никогда мне не было так холодно и так одиноко.

Теперь я стану частью другой посткоитальной мифологии, столь любимой Д. Не романтической саги о том, как звезды предопределили нашу встречу, а перечня его безумных бывших. Встану в один ряд с длинноногой блондинкой-моделью, которая путала президента Герберта Гувера с директором ФБР Джоном Эдгаром Гувером. И с неприступной испанской студенткой, которая все-таки не смогла устоять перед размером его члена. И со скучной выпускницей университета, на которой Д. едва не женился. Теперь к этим его бывшим пассиям прибавится и чокнутая, навязчивая, замужняя телка.

— Я не могу. Не могу, — бормочу я. — Мне надо идти.

Я хватаю сумку, и только тогда он пытается обнять меня. Это невыносимо. Я сжимаюсь от прикосновения его рук. Я не злюсь — о, как мне хотелось бы разозлиться! Как это было бы прекрасно. Я просто… меня просто больше нет. Мне хотелось определенности, и теперь я ее получила. И задыхаюсь под ее тяжестью.

Он провожает меня вниз и ловит такси. Он вытирает мне слезы и сам плачет. Я в первый раз вижу, как он плачет, но это уже ничего не меняет. Таксист ждет, а Д. на прощанье еще раз целует меня, и мое сердце на мгновение расцветает и снова умирает.

Мой брат, когда ему было лет одиннадцать, завел маленькую игуану и назвал ее Джеральдо. Как-то вечером мы были в гостях, вернулись довольно поздно, и брат сразу же пошел к себе в комнату. Мы все еще были на кухне, когда он прибежал туда с плачем: «Джеральдо умер!»

Бедный детеныш ящерицы был серым и холодным, но все-таки еще живым. Мама взяла его в ладони и стала дуть на него, чтобы согреть. Малыш на мгновение становился зеленым и вроде бы оживал, но не мог продержаться и нескольких секунд без маминого теплого дыхания. Эту картину из детства я запомнила, наверное, на всю жизнь. Вот все мы стоим кружком, плачем и дышим на несчастную игуану, стараясь сохранить ей жизнь. Примерно так же чувствует себя сейчас мое сердце. Как та проклятая ящерица, которую без всякой надежды на успех пытаются реанимировать.

Сначала я думаю, что это я порвала с Д. Я приняла решение. Болезненное, но ясное, окончательное и бесповоротное. И даже нахожу в этом некоторое утешение. И только зачищая оставшиеся на месте разрыва кровавые ошметки, я постепенно понимаю: нет, это вовсе не я порвала отношения, а меня вырвали с мясом. Я отдираю, отдираю и отдираю все эти соединительные волокна, а они так и цепляются ко мне. Я обнаруживаю все новые и новые, и чаще всего это проявляется неожиданно. Иногда бывает достаточно визита к дантисту (Д. был зациклен на своих зубах, и эта его манерность в духе Вуди Аллена одновременно и раздражала и забавляла меня). Или витрины магазина (на тротуаре перед ней мы как-то целовались так долго, что к нам вышел продавец и предложил что-нибудь купить). Свитера или комплекта белья, который когда-то нравился ему (вот я застегиваю лифчик перед зеркалом в отеле, а он обнимает меня сзади и говорит: «Подхватывает как раз там, где нужно, да?»). Ну и «Команды Америка», разумеется. Какое уж там ясное, окончательное и бесповоротное решение, процесс разрыва оказывается бесконечно долгим. Весь город — это тело Д., и скучные кварталы, переулки, бары и рестораны будят во мне разные, каждый свои, желания. За два года (плюс-минус еще десять лет) Д. стал частью моих мускулов и костей, одним из моих суставов. Я посылаю ему сообщения, пишу электронные письма и звоню по телефону, но он никогда не отвечает. А я все зачищаю и зачищаю.

На свете не существует такого понятия, как «абсолютно чисто». Просто не существует.

4

Набивка колбас

Когда мы с братом оба учились в старших классах, — причем я уже заканчивала школу, — кто-то подарил нам игру «Стихи на магнитах». Знаете, такая большая яркая коробка, и в ней — куча маленьких магнитиков для холодильника с разными словами, которые можно по-всякому комбинировать. И мой брат, в других случаях не выказывавший ни малейшей склонности к изящной словесности, вдруг оказался большим мастером магнитной поэзии. И потом, несколько лет подряд, возвращаясь уже из колледжа, я первым делом спешила к холодильнику и искала на нем очередной шедевр (до сих пор эти магнитики валяются у нас в гараже, рядом со старым холодильником). Иногда стишки бывали смешными, иногда жалостливыми, иногда абсурдными («Кто сунул нож в кровать, мужик?» до сих пор остается одним из моих любимых), но, наверное, самые лучше вот эти: