Читать книгу "Слезинки в красном вине - Франсуаза Саган"

– Мне бы хотелось, чтобы ты понял, до какой степени все кончено, по-настоящему кончено, – говорил этот голос. – Не вынуждай меня порвать с тобой на глазах у твоих друзей. Неужели я должна объявить об этом при всех, чтобы ты поверил? Я тебя больше не люблю, Ришар. Это действительно конец.

Послышался мужской голос, прерывистый, умоляющий, изменившийся до неузнаваемости, ничего общего не имевший с красивым голосом Ришара. Еще были слова, которых она не поняла, быть может, даже удар, вскрик, несчастный лепет. Жюстина не пошевелилась, когда эти двое вернулись в гостиную через другую дверь. Потом, встрепенувшись, подлетела к диванчику, схватила свое пальто и, держа в руках, выбежала на лестницу.

Надеть его она сообразила только снаружи, на свежем воздухе бульвара Сен-Жермен. Тщательно вдела руки в рукава, старательно застегнула сверху донизу. Стоянка такси была на углу улицы Гренель, туда она и направилась быстрым шагом. На бульваре дул весенний ветер, и, к своему великому ужасу, даже ненавидя себя за это, Жюстина почувствовала, что она в прекрасной форме.

Дальняя родственница

«Города на водах невыносимы даже в хорошую погоду, но под дождем тут впору с собой покончить…» – думал Шарль-Анри, тринадцатый виконт де Валь д’Амбрён, в шестой раз за день пересчитывая несколько луидоров, которые наскреб из всей своей одежды, сваленной ворохом, с вывернутыми карманами, посреди комнаты. Всего-то тридцать восемь, тридцать восемь жалких луи, съежившихся в горсти человека, который пускал деньги по ветру всю свою жизнь, но с некоторых пор вынужден делать сверхчеловеческие усилия, чтобы замедлить их ускользание. Одни только апартаменты, необходимые апартаменты в «Бреннерсе» – единственном приличном отеле Баден-Бадена – к концу недели сожрали у него целых десять луи, даже в пересчете на талеры. Единственной его добычей, единственным шансом была барышня Геттинген с прелестным именем Брунгильда, сопровождаемая, разумеется, матушкой, г-жой Геттинген, внушительной и грозной буржуазной дамой из Мюнхена, которую, в свою очередь, сопровождала неизбежная французская подруга, г-жа де Кравель. Эта последняя (Шарль-Анри навел справки) приходилась дальней родственницей г-ну Геттингену; весьма дальней, впрочем, если судить по ее изящным манерам и меланхоличному взгляду. Присутствие обеих этих особ, уже миновавших сорокалетний рубеж, придавало плану виконта – самому-то ему было сорок три – черты некоего невозможного пари. Собственно, наш герой намеревался скомпрометировать богатую девицу, тем самым вынудив ее к браку, и спасти таким образом свое достойное имя и недостойную жизнь, одинаково оказавшиеся под угрозой. Шарль-Анри де Валь д’Амбрён бросил взгляд в зеркало и обнаружил там какого-то жалкого, подавленного типа. Он тотчас же выпрямился благодаря рефлексу, а также природному мужеству, расправил плечи, пригладил усы, улыбнулся, обнажив великолепные зубы, и успокоился, вновь увидев красивого и блестящего молодого человека, которым вот уже двадцать лет с глупым упрямством пытался остаться. Не веря ни в труд, ни в связанные с ним добродетели, да и вообще в добродетель, Шарль-Анри верил лишь в древний, латинский смысл этого слова, то есть – «мужество». Впрочем, подчас ему требовалось гораздо больше мужества, чтобы продолжать праздник, нежели чтобы стать добродетельным. В самом деле, сколько раз благонамеренные родители отнюдь не безобразных барышень, с сожалением видя, как впустую растрачивается прекрасное имя, прекрасное здоровье и прекрасная наружность, пытались выкупить все это с помощью солидных, но притом благородных состояний ради счастья своих дочерей. От него требовалось лишь вести тихую, гладкую жизнь с женой, детьми, лошадьми, ливреями и скромными любовницами из Оперы. Но Шарль-Анри отверг все эти компромиссы, движимый прекрасным стремлением к абсолюту, которое и погнало его из города в город, из столицы в столицу, то есть из постели в постель, вслед за всеми теми, кто в его глазах хоть сколько-нибудь походил на созданный им самим образ любви. На это ушло все его состояние, точнее, состояние его отца, и вот почему сегодня вечером он принуждал себя грезить о Брунгильде Геттинген, наследнице коммерческого предприятия «Геттинген и Шварц» в Мюнхене с капиталом в сто тысяч талеров.

Дамы пили воды в одиннадцать часов, когда Шарль-Анри еще глубоко спал, потом в четыре часа; именно это время он позавчера и назначил для атаки. Швейцар отеля «Бреннерс», старый друг, при посредстве некоей опереточной итальянской маркизы устроил встречу. После знакомства Шарль-Анри пустил в ход свой коронный номер с разбитым и безутешным сердцем – однако уже готовым к утешению. Чему тотчас же и посвятила себя юная Брунгильда, справившись почти блестяще, несмотря на непомерную неуклюжесть. Да и ее маменька, хотя эту пронять было гораздо труднее, в конце концов за десертом, когда звуки скрипок гармонично слились с усладами крема «шантийи», вспомнила о латинском очаровании Баварии в 1860 году – похоже, она тогда еще не знала интересного Вильгельма Геттингена. Дамы погрузились в меланхолию воспоминаний и надежд, и Шарль-Анри с помощью своего замка в Дордони и парижских острот стал бы в тот вечер победителем, если бы не дальняя родственница, лишний раз заслужившая это дурное прилагательное. Она и впрямь, будто издали, со странной смесью холодности и одобрения наблюдала за маневрами окружавшего свою жертву бедняги виконта, который даже заметил ее восхищенный кивок, когда сразу вслед за герцогской короной своего кузена Эдуара ловко помянул количество гектаров в Дордони.

Любопытно, но это одобрение, вместо того чтобы подбодрить нашего героя, вдруг заледенило его. Во-первых, обе тевтонки были слишком белобрысыми, слишком голубоглазыми, слишком розовотелыми, а у этой родственницы черные волосы отливали синевой, как раз такие он и любил всю свою жизнь; в ее серых глазах, несмотря на морщинки в уголках и под ними, вспыхивали искорки дерзкой веселости, которая осталась от каких-то других времен, но которую он в любом случае счел неуместной в момент своего душераздирающего рассказа о собственной жизни. Вид у нее был безразлично-насмешливый, но он-то отлично знал, что такое безразличие и такая ирония достигаются лишь уверенностью в своем немалом состоянии и жизнью, потраченной на то, чтобы распорядиться им как можно лучше: потакая своим желаниям, разумеется. Она наверняка той же породы, что и он сам, думал Шарль-Анри со злостью, но она-то, по крайней мере, научилась прятаться в тени. Может, даже держала в своих руках вожжи, а то и завязки немецкого кошелька, если судить по ее спокойному виду и уважительной предупредительности двоих остальных. «Мари советует это, Мари думает то, Мари хотела бы…» – от них только и слышно было, что о ней и ее пожеланиях. Шарль-Анри дошел до мысли, что и его затея с браком, чтобы увенчаться успехом, должна стать одним из этих пожеланий.

Сидя на террасе «Бреннерса» перед рюмкой разбавленного водой коньяка, с тросточкой в руке, одетый в белый тик, элегантно-небрежный, великолепный и разоренный, Шарль-Анри де Валь д’Амбрён размышлял: стоит ли ему сыграть в открытую с г-жой де Кравель и выложить перед ней свою карту раскаявшегося (или готового к этому) шалопая либо же, наоборот, продолжать этот ламартиновский номер, все более и более тяжкий даже в его собственных глазах. Из-за этих размышлений он и не обратил внимания на пару старичков, буквально разрушенных временем и пороками, которые, вынырнув из казино, прямо как Орфей из преисподней, растерянные, мертвенно-бледные и что-то бормочущие, рухнули в кресла за его спиной.