Читать книгу "Маленькая Обитель - Пьер Пежю"

Я наслаждался происходящими событиями. Но появление Воллара смутило меня, помешав вдруг принимать в них какое-либо участие. Что же случилось? Конечно, картинки наплывали, как дурная кровь: Воллар, вынужденный пересказывать под градом насмешек, Воллар, обреченный бегать до изнеможения, уколы циркулем, удары ногами, смешки. Украденные, разорванные книги. Выбрасывание из окна. Но дело было в другом. Под видимостью стыда скрывался пресловутый сон, в котором Воллар показал мне дупло дерева, заполненное книгами, желание читать так же, как он, открыть для себя то, что он вычитывал, и овладеть этим знанием, обнаружить скрытый смысл. И еще глубже скрытое удовольствие, которое я получил, наблюдая, как он до крови разбивает головы своих мучителей. Воллар, способный задушить, спокойно убить, но умеющий сдержаться так же спокойно.

В какой-то момент я оказался перед статуей Гюго, ниже Воллара, который, конечно, все еще читал. Оторвав от книги взгляд, узнал ли он меня? Не знаю. В тот день я и на секунду не задумался о том, чтобы обратиться к нему. Заговорить с ним? Ради таких горьких воспоминаний? Нет! Сказать ему нечего. Нечего обсудить. Разные планеты. Если я и приблизился, то только затем, чтобы узнать, какую книгу мог читать Воллар, один, под майским солнцем. У меня возникла смутная уверенность, что смысл, если еще оставался смысл, который надо найти, смысл вещей, наших жизней, того, что происходит, не вырабатывается через действия и слова молодой и взбунтовавшейся толпы, но этот смысл, если он и был, темный, скрытый, запутанный смысл четко сконцентрирован и записан черным по белому на страницах, которые Воллар защищал своим телом, как сокровище. Излучение загадочных страниц.

Я не смог ничего узнать, потому что по телу Воллара вдруг пробежала дрожь, как у большого животного, собаки-медведя, сфинкса-утконоса, и он посмотрел вокруг себя с немного печальным благодушием в то время, как очень красивая девушка спускалась по ступенькам, совсем рядом с ним. И он улыбнулся тогда той лучезарной улыбкой, которую я видел когда-то в моем сне. Мне стало ясно, что он видел все по-своему. Но так же, как существует позиция «стреляющий лежа», он смотрел с позиции «читающий стоя».

Затем Воллар спрятал книгу в карман своей куртки и медленно, рассекая толпу, направился к выходу, к охваченным волнением улицам квартала. Я и не собирался идти за ним. Осталась лишь неразгаданная тайна текста, который он читал с таким вниманием.

Во время этой лихорадочной весны Воллар появился еще несколько раз. Явления? Видения? Однажды мне показалось, что я узнал его вдруг, совсем рядом, в карнавальной толпе, только что занявшей театр Одеон. Воллар, стоящий в стороне и одновременно в центре события, как обычно читал, склонив голову, но тем не менее был удивительно внимателен. Крохи и цвета всего, что происходило, казалось, были втянуты, вовлечены в большую белую дыру книг, которые он носил повсюду с собой.

Явление? Галлюцинация? Нет, это был действительно он, человек с рыжими волосами и бородой, превосходящий на голову неизменную или случайно сбившуюся толпу людей. Когда Воллар поднимал глаза за своими толстыми очками, он, казалось, прощупывал взглядом лица, движения тел, наблюдая за ними чрезвычайно напряженно и с некоторым удивлением.

Вдруг среди шума голосов, управляемого бедлама этой толпы его позвал какой-то очень возбужденный юноша, ухитрившийся выступить в качестве президента собрания и временного организатора порядка в окружающем хаосе.

— Вот там есть товарищ, который просит слова! — кричит парнишка, указывая на Воллара, который ни о чем не просил, но, возможно, сделал какой-то двусмысленный жест.

Почему этот временный руководитель захотел вдруг дать слово Воллару, хотя десятки рук тянулись, а голоса пытались привлечь к себе внимание?

— Да, товарищ с рыжими волосами, вон там… Говори, друг!

Мне кажется, я помню, как сильно удивился Воллар, как он поднял голову, опустив свою книгу. Сотни взглядов обратились на него. Воцарилось нечто похожее на тишину.

Воллар бормочет что-то вроде:

— Я не ваш товарищ… И я не просил слова.

Но поскольку случайный лидер проявляет настойчивость, Воллар, выпрямившись еще больше, становится выше толпы и с улыбкой делает странное и неуместное заявление:

— Я ничего не просил. Прежде всего, слова. Скорее уж тишины. Продолжайте говорить друг с другом… А мне нечего сказать.

Воллара услышали, по сути, не прислушиваясь к нему. Над этими шумными сборищами витала удивительная дымка терпимости. Самое главное было говорить, но то, что высказывалось, утопало в водовороте слов. И снова гул. Новые декларации, новые воззвания. По поводу совсем иных вещей.

Однако в ближайшем окружении Воллара перемешались парадоксальные возгласы одобрения и негодующие протесты: «Когда нечего сказать, затыкаются, товарищ!» — говорил один. «Нет, приятель, — продолжил другой, — нужно еще иметь мужество заявить, что нечего сказать!»

И Воллар, перед тем как снова погрузиться в чтение книги, засмеялся, будто услышал хорошую шутку. «Мне дороже всего мое умение и коварство, заключающееся в том, что я научил свое молчание не проявляться в молчании».

Стоит ли мне упоминать о третьем появлении Воллара во время этой странной весны? Неужели это воспоминание переполняет меня и одновременно смущает? Это произошло в одну из последних ночей противостояния, такую же ночь, каких было много, но эта оказалась чрезмерно волнующей и горькой. Насилие распространилось по всему незащищенному городу. Правый берег. Левый берег. Вещи, наспех сваленные в кучу. Горящие предметы. Передвижения разноцветных, но решительных подразделений. Песни, крики, затем наплыв черных касок, другой плотный и враждебный отряд, ощетинившийся ружьями и дубинками. Металлические осколки. Взрывы. Дым. И вскоре — сирены «Скорой помощи».

На одной улице Правого берега толпа в большом смятении постепенно отступает. Летят разные предметы. Оглушающий грохот гранат. Первые тела, упавшие на землю. Первая кровь. Молодые люди, обхватившие головы руками, запачканными кровью. Во время одной внезапной атаки группа из четырех или пяти полицейских бросается на мальчика, растянувшегося на асфальте, оказавшегося немного ближе толпы, отступающей в густейший туман. Они избивают мальчика, тащат его, уцепившись за волосы, за куртку, в сторону больших черных медленно надвигающихся машин. Вдруг сквозь горькие слезы я замечаю Воллара. Огромного. С разметавшимися волосами. В куртке, как обычно. Значит, он был здесь? В этой свалке? Читатель, столкнувшийся с насилием? Участник? Призрак события? До сегодняшнего дня загадка остается. Я вижу, как он вырывается из первого ряда и, широко шагая, устремляется к полицейским. Догоняет их, грубо отталкивает, хватает тело потерявшего сознание мальчика, вырывает его у полицейских, поднимает одной рукой, машинально размахивая вокруг левым кулаком, нанося удары плечами, ногами в грубых башмаках, сбивает с ног полицейских, покатившихся по земле, и кое-как защищается от ударов дубинками, которыми его осыпают. Медленно, пятясь, он присоединяется к толпе, к которой поодиночке полицейские не решаются приближаться. Руки тянутся, чтобы принять раненого мальчика. Бегом к каретам «Скорой помощи». Воллар исчезает. Его поглощает дым эпохи.