Читать книгу "Влюбленные лжецы - Ричард Йейтс"

Когда Элизабет вошла, на кухне возилась Эдна, тучная женщина средних лет, у которой комбинация всегда торчала из-под платья как минимум на дюйм, причем сразу со всех сторон.

— Все вроде бы в порядке, миссис Бейкер, — сказала Эдна. — Нэнси поужинала, и я как раз ставлю ужин в духовку на медленный огонь, чтобы вы поели, когда захотите. Я сделала запеканку, получилось очень вкусно.

— Хорошо, Эдна, вот и славно.

И Элизабет стала снимать свои изрядно поношенные шоферские кожаные перчатки. Сама того не сознавая, она всегда привносила в это занятие некоторую торжественность, с какой кавалерийский офицер, спешившись после тяжкой езды, снимает свои краги.

Нэнси уже приготовилась ко сну, когда к ней заглянули, — она сидела в пижаме на полу и дурачилась, бессмысленно расставляя рядами старые игрушки. Было видно, что эта девятилетняя девочка вырастет высокой и темноволосой, как отец. Не так давно Эдне пришлось отрезать подошвы носочков у ее дентоновской пижамы — Нэнси стремительно из всего вырастала, — но Элизабет считала, что пузырящиеся на лодыжках пятки смотрятся даже забавно; кроме того, она твердо знала, что в девять лет дети такие пижамы все равно уже не носят.

— Как прошел день? — спросила она дочь, остановившись в дверном проеме.

— Нормально, — ответила Нэнси, едва взглянув на мать. — Папа звонил.

— Да?

— Он сказал, что приедет ко мне в субботу через две недели и что он уже купил билеты на «Пейзанских пиратов»[7]в окружном центре.

— Ну что же, очень хорошо, — сказала Элизабет. — Правда?

Но тут в комнату, низко наклонившись и широко расставив руки, вошла Эдна. Нэнси с готовностью вскочила, и они долго стояли обнявшись.

— До завтра, обезьянка, — проговорила ей на ухо Эдна.

Элизабет нередко казалось, что лучшая часть дня наступала, когда она наконец оставалась одна и могла спокойно выпить, удобно устроившись на диване и сбросив на ковер туфли на высоких шпильках. Наверное, это ощущение заслуженного покоя было вообще лучше всего в жизни, только ради него и можно было терпеть все остальное. Но Элизабет никогда не пыталась себя обманывать — самообман она считала болезнью, — и, выпив пару стаканов, она готова была признать, что на самом деле за этими одинокими вечерами стояло совсем другое: она ждала, когда зазвонит телефон.

Несколько месяцев назад она познакомилась с грубоватым и эксцентричным, но временами совершенно ослепительным мужчиной по имени Джад Леонард. У него было небольшое пиар-агентство в Нью-Йорке, и он страшно злился, когда кто-то не понимал разницы между пиаром и паблисити. Ему было пятьдесят девять лет, за плечами — два неудачных брака; амбиции, злоба, алкоголь делали его порой слабым и нерешительным. Элизабет полюбила его. Раза три или четыре она приезжала на выходные к нему домой, где царил полный хаос; однажды он приехал сюда, в Нью-Рошель, — крикливый, смеющийся; они проговорили бог знает сколько, а потом занялись любовью прямо на этом диване; утром он без всяких возражений ушел до того, как проснулась Нэнси.

Но теперь Джад Леонард почти никогда не звонил — вернее, звонил, только когда был уже не в состоянии говорить связно, и Элизабет ничего не оставалось, как ждать — сидеть из вечера в вечер дома и ждать звонка.

Когда телефон наконец зазвонил, она лежала в полусне на диване, решив, что черт с ней, с запеканкой, пусть она окончательно засохнет в этой духовке, а она поспит сегодня одетой прямо здесь, на диване, — но звонил не Джад.

Звонила Люси Тауэрс, пожалуй, самая восторженная из ее знакомых, и это значило, что ее чертова болтовня продлится никак не меньше часа.

— Да, Люси, конечно, — сказала она. — Дай мне только собраться с мыслями, а то я задремала.

— Вот оно что. Прости, что потревожила. Конечно, я подожду.

Люси была на несколько лет старше Элизабет, и если самообман считать болезнью, то Люси была тяжело и безнадежно больна. О себе она говорила, что «занимается недвижимостью», однако на деле это означало, что она успела поработать в разных агентствах недвижимости по всему округу, но то ли не могла удержаться на этих работах, то ли просто не хотела, и нередко вообще подолгу не работала; жила она в основном на то, что каждый месяц присылал ее бывший муж. У нее была дочь лет тринадцати и сын примерно того же возраста, что Нэнси. Помимо всего прочего, у нее было ничем не обоснованное стремление занять особое положение в обществе, и эти ее общественные притязания казались Элизабет глупыми. И все же общаться с Люси было приятно, на утешение и поддержку она не скупилась, и они дружили уже много лет.

Налив себе еще и устроившись на диване в скучающей позе, Элизабет снова взяла трубку.

— Давай, Люси, я готова.

— Извини, что я не вовремя, — заговорила Люси Тауэрс, — но мне так не терпелось рассказать тебе, какая гениальная идея пришла мне в голову. Прежде всего, ты помнишь дома, которые стоят вдоль Почтового шоссе в Скарсдейле? Это, конечно, Скарсдейл, я понимаю, но на рынке эти дома особо не котируются, потому что расположены вдоль Почтового шоссе, сама знаешь, так что почти все они сдаются внаем, а дома там есть очень симпатичные…

Идея была такая: сбросившись, Элизабет и Люси могли бы снять на двоих один из этих домов, и Люси, кажется, уже выбрала подходящий, хотя Элизабет, конечно же, должна будет для начала сама на него взглянуть. На две семьи там места достаточно, детям будет хорошо, а на сэкономленные деньги они даже смогут нанять домработницу.

— Ну и кроме того, — заключила Люси, добравшись наконец до самого главного, — я страшно устала от одиночества, Элизабет. А ты?

Громоздкий дом, стоявший на шоссе, по которому даже в 1935 году шел непрерывный поток машин, сверкал в лучах осеннего солнца. Дом являл собой смешение архитектурных стилей и материалов: большая его часть была псевдотюдоровской, однако кое-где наблюдались выложенные плитняком проплешины, а некоторые части сияли розовой штукатуркой. Складывалось впечатление, что в строительных планах что-то не сложилось и рабочие вынуждены были заканчивать постройку, как умели. Смотреть особенно не на что, согласился агент, зато дом крепкий, чистый, «компактный» и, учитывая цену, весьма привлекательный.

В назначенный для переезда день Люси Тауэрс с детьми приехала первой. Ее дочь Элис, которая на следующей неделе должна была пойти в предпоследний класс школы, хотела, чтобы все смотрелось по возможности изящно, поэтому она деятельно помогала матери двигать старую мебель по незнакомым комнатам, добиваясь новых, «интересных» сочетаний.

— Рассел, не мешайся, пожалуйста, — сказала она брату, который нашел старый резиновый мячик в одной из коробок с вещами и теперь задумчиво набивал его по полу.