Читать книгу "Песня моряка - Кен Кизи"

Она ни разу не намекнула на то, кто из воздыхателей ответственен за плод, зревший в ее чреве, а хмурый вид препятствовал каким бы то ни было расспросам. Даже отцу Прибылову ничего не было известно, а уж он знал всю подноготную своих прихожан. За целое лето на исповедях Алиса и словом не обмолвилась о своем положении, однако старый священник стал первым человеком, к которому она принесла младенца. Как только она смогла встать, она положила младенца в подол и пронесла его в пикап мимо своего мертвецки пьяного папаши. Она пересекла церковный двор и подъехала к самым дверям дома приходского священника. Старик вышел на порог, сопя, щурясь от яркого солнца и жуя бутерброд с сырным маслом и копченой лососиной. Он не различал цветов и страдал катарактой, но нюх у него был острым. Он улыбнулся, почуяв запах милой Джуной Алисы, бедной Джуной Алисы и отважной Джуной Алисы, отказавшейся от аборта. Она протянула ему сверток.

— Помогите мне, отец. Это выше моих сил.

Священник перестал жевать и склонился над свертком. Даже несмотря на свой дальтонизм, он увидел, что кожа ребенка бела, бела, как сырное масло на его бутерброде, а глаза цвета лососиного мяса.

Они вымыли кладовую, и юная мать с младенцем переселилась туда. По настоянию священника осенью Алиса вернулась в школу с еще более тонкой талией и еще более свирепым взором. Нельзя было лишить образования такую одаренную девочку, а нянек в округе было предостаточно. Иногда Алиса привозила ребенка в коляске в школу и между занятиями катала его по коридору с дерзким и надменным видом. Иногда оставалась дома в кладовой и качала неугомонное дитя, одновременно просматривая книги по религиозному искусству, которые собирал отец Прибылов. Порой она пыталась кое-что копировать, пользуясь карандашами из детской комнаты. В результате получались несусветные соединения разных стилей. «Поклонение волхвов» Ван Эйка походило на оттиски на шкатулках Квакиутля. «Распятие Христа» Голбейна выглядело как тотемный столб Бела Кулы. Но у нее было время, чтобы справиться с этими проблемами — зачастую работники церковной социальной помощи забирали ребенка на несколько недель, отправляясь то в глазной центр в Анкоридж, то в аллергическую клинику в Виктории. Для специального лечения. Как утверждали врачи, юный Николай Левертов обладал исключительными особенностями. Алиса оказалась права — она нуждалась в помощи. Это было выше ее сил.

В течение последующих трех семестров она закончила два класса и получила грамоты за успеваемость и способности. От карандашей из детской комнаты она перешла к росписи стен. Именно Алиса изобразила буревестника на стене спортивного зала. Птица принесла ей синюю ленту в общенациональном конкурсе стенной росписи и заставила Общество искусства и гуманитарных наук Аляски наградить Алису стипендией для обучения в любом колледже. Никто не сомневался, что она выберет университет Анкориджа. Беспомощные юные мамы, подобные ей, денно и нощно получали там церковную помощь непосредственно на месте в университетском городке. Общество искусства и гуманитарных наук Аляски настаивало на том, что это идеальный выбор. Но Алиса послала их в задницу. Она уже сыта по горло грязной дырой под названием Квинак, неуклюжим и вечно пьяным папашей, совершенно особенным ребенком, сочувствием соседей и всем штатом Аляска. Она будет учиться в Институте искусств Сан-Франциско. Она станет калифорнийской красоткой — с надменным видом сообщила Алиса своей школьной подружке Мирне Хугстраттен. А ребенок? Так о нем позаботится церковь.

Она рисовала и развлекалась в круговерти Сан-Франциско. А когда ее стипендия закончилась, стала работать в большой галерее на улице Кастро у своего бывшего учителя — угрюмого старика с подкрученными вверх усами. Вскоре она уже жила с ним вместе над галереей, стремясь как можно больше узнать о любви к искусству и об искусстве любви. Но когда ее наставник попытался уложить к ним в постель еще и гладкокожего юного художника из Вайоминга, писавшего сцены клеймения скота и объездки лошадей в духе мачизма и постоянно носившего шпоры — даже без сапог, Алиса собрала свои вещи, рисунки, прихватила все деньги из сейфа галереи и вызвала такси до аэропорта. Рисунки были отправлены в церковь Квинака, так как сама Алиса летела в противоположном направлении — в Сан-Диего. Она никого там не знала, но скорее была готова провалиться сквозь землю, чем вернуться на север. Ей было все равно куда, хоть в Гвадалахару.

Алиса нашла работу преподавателя истории народов северо-западного побережья и стала учить подростков, большинство из которых говорило лишь на южно-американском наречии. Поселившись в дешевом мотеле, где сдавались комнаты на длительный срок, она перестала следить за своей талией и за своим творчеством, начала пить и сквернословить. Она опасалась, что с живописью покончено. И точно знала, что покончено с мужчинами. Пусть все эти мерзавцы — подлецы со шпорами и подонки с усами, а также неуклюжие угрюмые русские с мартини ублажают друг друга сами — большего они не заслуживают.

Алиса продолжала работать и жить в мотеле, отказавшись лететь домой даже тогда, когда священник телеграфировал, что ее отец наконец окончательно выпал за борт. И только снятие моратория на торговлю землями заставило ее вернуться на родину. Какой бы грязной дырой она ни казалась, теперь это была недвижимость, за которую можно было выручить деньги.

Вернувшись в Квинак, Алиса собиралась как можно быстрее продать свой участок и убраться восвояси, но тут возникли осложнения с адвокатом, которого наняли соплеменники. Возможно, все дело в том, что он был доброжелательным яппи с портфелем из пятнистой тюленьей кожи, а может, он просто напоминал ей лощеного художника из Вайоминга. Во всяком случае, она отказалась продавать землю и подписывать какие бы то ни было соглашения. Алиса вцепилась в свою никчемную полоску земли неподалеку от аэропорта, а папашину собственность передала на условное депонирование (закон требовал семилетней отсрочки вступления во владение на случай, если проспиртованный русский вдруг вынырнет из пенистого прибоя). На полученные деньги она купила угол квартала размером двести пятьдесят на двести пятьдесят футов с обветшавшим мотелем и неработавшей коптильней и назвала свое предприятие «Медвежьей таверной» и «Консервы против консервов». Иногда полученное образование толкает людей на такие поступки.

После того как сделки были оформлены и контракты подписаны, большая часть алисиных соплеменников поспешно отбыла, оставив земли на попечение адвоката и менеджеров корпорации «Морской ворон». Они вернулись к тому, чем занимались прежде — а именно к одинокому потреблению алкоголя в центрах для престарелых и тихому отплытию в мир иной. Алиса забрала сына из церковной школы в Феербэнксе, чтобы рассказать ему о своих инвестициях в недвижимость, но, похоже, тот испытывал к Квинаку любви не больше, чем она сама. Он сообщил ей, что в Феербэнксе у него друзья и отлично выдрессированные приемные родители и что, может, он приедет навестить ее на каникулах. Попробует дурь. Как-нибудь потом.

Алиса скоро поняла, что ее ярко выраженная неприязнь к местным игорным корпорациям не даст ей подружиться с соплеменниками. Впрочем, они продолжали интересоваться ее намерениями. А если она ничего не хочет рассказывать, то почему бы ей не свалить туда, откуда она явилась? Это выводило ее из себя, как и скромняга яппи. И наконец она заявила, что намерена остаться на своей прекрасной родине из уважения к собственным корням. Это все из упрямства — шептались соседи за ее спиной, но Алиса ясно дала понять, что их мнение ее абсолютно не интересует. Она останется все равно.