Читать книгу "Полтора кролика - Сергей Носов"

В глазах у него потемнело – не то от страха, не то от предощущения недоброго чего-то, не то от понимания, что что-то не то. Однако заметить успел: комната как комната – торшер, небрежно застланная кровать, стол, на столе грязная скатерть, тарелка, на тарелке очистки банана. Орудий пыток он не заметил. Обыкновенная комната.

– Ты, наверное, решил, я шуточки шутить собираюсь? Я тебе покажу шуточки! Доска у стены – взять доску!

Взял.

– Положи концом на кровать! Не этим, тем, придурок! А этим сюда упри, в ножку шкафа! Расторопнее, бестолковщина!

Суетясь, Лев Лаврентьевич выполнял приказания.

– Ты почему, урод, в ботинках вошел? Не знаешь, где ботинки снимают? Может, тебя пол вымыть заставить? Я быстро!.. Что стоишь? Снимай здесь, раз вошел!.. Брюки снимай! Пиджак можешь оставить…

Лев Лаврентьевич залепетал что-то о несимметричности, не в том плане, что оставить пиджак в отсутствие брюк это явная асимметрия, а в том плане, что как же насчет солидарности быть, когда одна в штанах, а другой как бы нет…

Тут госпожа совсем рассвирепела:

– Ты мне что, гад, раздеться советуешь? Ты еще вякнуть посмел? Слушай, умник, если хочешь сказать, прежде скажи: госпожа, позвольте сказать, а сказать тебе или не сказать, это уже мое дело!.. Что уставился, как олигофрен? Сволочь, ты снимешь брюки или нет? До трех считаю! Раз… два…

Неизвестно, что бы случилось при счете три (может быть, выскочил бы тот, широкоплечий…), но Лев Лаврентьевич успел предупредить свою госпожу – брюки с трусами мгновенно снялись.

– Лицом вниз на доску! – скомандовала госпожа.

Лег. Он бы и без команды лег.

– Розги? Плетка? Линейка? Бамбук? Солдатский ремень?

Он понимал, что ему предлагают выбрать, но предпочесть одно другому он был не способен. Он хотел сказать: подождите, вряд ли я мазохист, ничего мне такого не требуется, просто я хотел побеседовать… Только онемел у него язык во рту, ничего внятного не мог Лев Лаврентьевич высказать.

– Рекомендую розги. Свежие, неиспользованные.

Слышал: она переставляет ведро (входя в комнату, он ведра не заметил). Неужели розги в ведре?

Его даже в детстве никогда не пороли, даже во втором классе, когда в паспорт дедушки он зачем-то вклеил почтовые марки…

Но ведь черным по белому было: «поркотерапия» – сам же читал! Чему теперь удивляться?! Или ты настолько во всем разуверился, что даже не веришь печатному слову?…

В воздухе свистнуло, и ему обожгло.

– А!

– Нравится? Я тебе покажу, что такое депрессия!

– А!

– Я тебе покажу, как сопли пускать!

– А!

– Я тебе покажу…

Но прежде, чем его в четвертый раз стегануло, Лев Лаврентьевич закричал, словно звал он на помощь:

– Аааааааа!

Ответом ему был громкий и резкий визг, явно не госпожой издаваемый.

– Зараза! – сказала мучительница.

Повернув голову, увидел что-то круглое на стене – вроде кастрюльки, и над этим предметом металось визжащее существо.

– Барометр, – сочла возможным пояснить госпожа. – При резком звуке выскакивает обезьянка. Если хлопнуть в ладоши или крикнуть, как вы. Это мне муж подарил.

И вовсе не властным был сейчас ее голос, а просто громким, чтобы обезьянка не заглушила слова. В голосе госпожи Льву Лаврентьевичу даже почудилась нотка нежности, но, возможно, только почудилась, хотя, как знать, как знать…

Обезьянка замолкла.

– Госпожа… вы замужем?

Должно быть, она поняла, что дает слабину, и, собрав волю в кулак, вновь остервенела.

– Я тебе покажу замужем!.. Я тебе покажу, что такое семейные узы!.. Я тебе покажу, как жене изменять!..

Ему бы сказать, что он не изменяет жене, разве что только сейчас, если это можно назвать изменой, – но нельзя, определенно нельзя, ибо сказано ж: «без интима»! Ему бы объяснить… да как тут объяснишь, когда:

– Вот тебе!.. Вот тебе!.. Вот тебе!..

– Хватит! – взмолился Лев Лаврентьевич, боясь вспугнуть обезьянку. – Довольно!

– Молчать!.. Ты еще и на двадцать зеленых не получил!.. Получай!.. Получай!.. Получай!.. Нет, вы видали такого, он решил, я деньги просто так беру?! Я тебе покажу «хватит»!.. Я тебе покажу «довольно»!.. Вот тебе, гад!.. Вот тебе, гад!.. Суицид, говорит!.. Жалобы на жизнь, говорит!.. Падение нравов, старый хрен, говорит!.. А за кого ты голосовал, ублюдок?… Я тебя научу, за кого голосовать!.. Я тебя научу не ходить на выборы!.. Я тебе покажу падение нравов!.. Я тебя научу любить человечество!..

– Госпожаааа!.. – простонал Лев Лаврентьевич и ойкнул, как икнул; это был последний хлест.

Выбившись из сил, госпожа тяжело опустилась в кресло. Он робко сползал с доски, боясь быть остановленным. Поспешно натянул трусы, брюки. Застегивался.

– Меня даже в угол никогда не ставили, – сказал Лев Лаврентьевич и всхлипнул.

– А зря.

Без ненависти сказала. Человеколюбиво.

Заправлял рубашку, не глядя на госпожу. Слышал, как она тяжело дышит. Все-таки скользнул взглядом: толстая, ручищи – во! Подумал: и хорошо, что без интима.

– Я на массажистку училась. Только сейчас этих массажистов хоть жопой ешь. Пришлось переквалифицироваться на психотерапевта. Кофе хотите?

– Нет, нет, благодарю.

– Сеанс окончен. Могу угостить.

– Спасибо, я пойду.

– Будет плохо, милости просим. – И уже в дверях: – Постоянным клиентам десятипроцентная скидка.

На воздухе было свежо, прохладно. Он подставил лицо сверху падающему – на сей раз это был снег. Пешеходы повеселели и подобрели. Все было вокруг не таким, каким было давеча. Было лучше и чище. Изнутри тоже чем-то необыкновенно чудесным, казалось, высвечивалось, и легкость в груди такая была, словно взлетай. Всех прощаю и меня простите. Аппетит разгорелся. Денег хватало на метро и на сосиску в тесте. Сначала сосиску в тесте, а потом уж в метро. Домой, домой!.. Ничего, завтра займет. Купит ей барометр с обезьянкой. Хорошая вещь.

Белые ленточки

Ксюшу укусил клещ.

Уж лучше бы два клеща укусили Глеба. Он так и сказал: «Лучше б меня два клеща укусили».

Клещевая атака на Ксюшину ягодицу была позловреднее почти непрерывного дождя, со среды до пятницы омрачавшего всем пятерым отдых. И вовсе не потому, что клещ обязан был быть инфицирован вирусом энцефалита – в это никто кроме Ксюши не верил, просто надо знать, какая Ксюша ранимая.

Даня и Таня, а также дизайнер Зайнер, не говоря уже о Глебе, пытались, кто как мог, успокоить укушенную Ксюшу, – дизайнер Зайнер, например, сказал, что его каждый год клещи кусают, и ничего, до сих пор жив, но Ксюшу слова утешения, от кого бы ни исходили они, только еще больше расстраивали, – она так поняла, что к судьбе ее все одинаково равнодушны, никто, никто, даже Глеб, не любит ее, и рыбная ловля им куда важнее Ксюшиной жизни. Всем стало понятно: отпуск подпорчен.