Читать книгу "Одновременно: жизнь - Евгений Гришковец"

За прощальным ужином я спросил Гиги и ребят: «Ну что, братцы, сейчас вернётесь в Тбилиси и увидите, какой он маленький, уютный, тихий и весь родной? Увидите город, в котором знаком каждый дом, балкон, переулок… Город, в котором вы помните, какая была булочная или хинкальная на месте сегодняшнего бутика или кафе, где Кура течёт, как выясняется, совсем неторопливо…» Они заулыбались и молча покивали в ответ. Мы выпили и расстались до следующего концерта, который состоится в Москве 20 июля.

Вспоминаю концерт, эфиры, нашу студийную работу в Тбилиси, наши репетиции, наши ужины, нашу совместную усталость и совместную радость. Улыбаюсь.

30 июня

Производство новых декораций удалось запустить, сбор средств идёт вполне успешно, несмотря на лето и уже начавшиеся отпуска и разъезды. С остальными деталями пока определяемся. Поступает много писем поддержки и предложений разнообразной помощи. Это приятно, чертовски приятно.

А в Калининграде прошли дождики, зелень достигла пика буйства и мощи. Деревья ещё не устали и не согнулись под тяжестью листвы. Лето движется к своему пику и апогею. Жаль, я не совпал в этом году с этим летним ритмом. В саду расцвела гортензия. Она, можно сказать, не расцвела, а бабахнула, как мощная яркая хлопушка, а хлопки бутонов так и замерли. Вон они, я вижу их в окно. Чудо какое-то! Этой гортензии даже хочется сказать: «Простите, можно слегка поскромнее? Что ж вы так-то?! Это даже чересчур». Этим летом многое чересчур…

Вспоминаю последние гастроли этого сезона по Ярославлю, Иваново, Владимиру, Липецку, Рязани и Воронежу. В первый раз я был в этих городах в такую по-настоящему летнюю и щедрую пору. Раньше, если бывал осенью – это уже было начало холодов, если весной или в начале лета – попадал в дожди и грозы. В этот же раз я увидел Ярославль в настоящем блеске. Блестело всё: купола, свежая листва, река, улицы после мощного наводнения, окна после недавней майской помывки, ещё совсем белые, незагорелые тела на пляже тоже блестели после первого купания. В первый раз исходили весь город вдоль и поперёк с вечера до рассвета. Под утро счастливые, усталые ели в каком-то заведении селёдку под шубой и запивали квасом. Вот сейчас вспомнил и почувствовал усиленное слюноотделение. Меньше трёхсот километров от Москвы – и на́ тебе – Ярославль! Красиво, спокойно, вкусно. Город местами удивительно и изощрённо красив. Он мне всегда нравился, но в первый раз я его увидел в зелени, летней неге и радости.

Я часто упоминал, что средняя полоса России, Мещёрский край, Золотое кольцо, Поволжье, все места, описанные Тургеневы, Буниным, Паустовским, Пришвиным, мне с детства были неведомы и незнакомы. Тот самый знаменитый литературный пейзаж мне всегда казался слишком литературным и слишком сочным. Мой пейзаж – это сибирские чуть холмистые дали с полями, лесополосами и островами березняков. А ещё извилистая быстрая тёмная река, часто с одним крутым берегом. Нынче же летом я увидел то, о чём так блистательно писали многие и многие.

Во Владимире в этом году было хоть и красиво, но случилось экстремальное количество комаров и мелких, кусучих мошек. К такому их количеству, наверное, привыкли нефтяники в тундре в самый разгар короткого северного лета, да таёжники. Но у тех хоть защитные сетки от кровососущего гнуса, во Владимире же на фоне церквей и старинных стен попадать в тучу кровопийц было странно. Я никогда не видел, чтобы люди так отчаянно отмахивались в центре города от комаров и мошек сломанными тут же в сквере ветками, чтобы укрывали детей чем только можно и в панике бежали с остановок в любой проходящий транспорт или домой. Бедные модницы, надевшие долгожданные короткие юбки и платья, недолго могли гордо идти по улице. Они очень скоро начинали поджимать ноги, потом отмахиваться, а потом переходили с быстрого шага на бег и бегство. Мне сказали, что такого злосчастья не было на памяти тех, кому лет столько же, сколько мне. В этом году что-то неладное случилось в природе. В Иванове тоже сильно кусали комары, их, по словам местных жителей, было больше, чем всегда в это время, однако во Владимире было нечто… Разве только жители Ханты-Мансийска или Сургута могут лучше остальных представить себе то, что творилось во владимирском городском воздухе. Может быть, именно поэтому спектакль во Владимире прошёл с какой-то особой теплотой.

Жарко в эти дни было очень. Мы умирали от духоты и кровопийц во Владимире, а из Рязани нам говорили, что у них страшный ливень, всё залило и дождь не прекращается. От Владимира до Рязани не так уж далеко, но поверить в то, что где-то неподалёку не ливень, а даже дождик, было сложно. Выехали из Владимира в Рязань не рано, приехали туда к вечеру. Ехали, думали, ну где же дождь? Вот проехали знак, что до Рязани пятьдесят километров. Дорога и обочины были сухие, и давно. Тридцать километров – никаких признаков дождя. Двадцать – жара и яркий солнечный вечер. За десять километров до Рязани мы увидели впереди мрачные, тёмные и густые тучи. А за три километра до Рязани въехали в дождь. В самой Рязани было видно, что дождь здесь идёт уже сутки, и невозможно себе представить, что где-то может быть солнце и сухо. В Рязани мы обнаружили почти предпотопное состояние; загнанные под тенты, навесы и в душные помещения свадьбы, невест и женихов с кислыми физиономиями, которые пытались в последних солнечных лучах хоть под зонтиками, но сфотографироваться возле обязательных для рязанских свадеб мест. Дождь словно завис над городом, как душ.

Впервые играл в Рязани в драмтеатре. Прежде всегда работал в филармонии. Два года здесь не был и на спектакле радостно чувствовал, как мы с публикой друг по другу соскучились. Не знаю почему, но рязанская публика как-то особенно мне дорога. В Ярославле здорово, в Иванове отлично, во Владимире тепло, а вот в Рязани всегда бывает какая-то особенная атмосфера и случаются импровизации, которые остаются в спектаклях надолго. А ещё в Рязани столкнулся с удивительным проявлением гостеприимства. Меня пригласили в новое модное рязанское заведение под названием «Балкон». Заведение новое, народу модного было много. Руководство «Балкона» преподнесло мне и небольшой компании, с которой я был, бутылку водки в ведёрке со льдом. Однако рюмок и ничего больше не принесли. Когда лёд растаял, бутылку забрали. Вот такой неожиданный вид гостеприимства.

В Липецке жил в гостинице, в которой хозяин, армянин, достиг предельных на сегодняшний день вершин воплощения армянской мечты о красоте. То, что намешено в интерьерах, если это можно назвать интерьерами, словом эклектика определить невозможно. Это либо безумие, либо, и скорее всего, бессовестная жадность и желание изобразить шик. Армянские зодчие когда-нибудь доканают наши города и изнасилуют всё, что можно назвать здравым смыслом.

В Липецке, в вечер приезда, имел два замечательных наблюдения. Во-первых, прямо возле гостиницы я повстречался и коротко пообщался с уникальным бомжом. Таких я не видывал, хотя встречал много разных. В начале одиннадцатого вечера я вышел из гостиницы, и меня тут же окликнул сидящий неподалёку на скамеечке человек. Я услышал вежливый и жалобный возглас: «Пожалуйста, вы не могли бы мне помочь!» Я оглянулся, увидел сидящего довольно тучного и совсем не старого человека, с какими-то физическими проблемами. В руке у него была клюка, да и рука, держащая клюку, тоже была не вполне нормальной. Я оглядел человека, пошарил по карманам и нашёл 50 рублей. Он же, увидев деньги, тут же вежливо сказал замечательную фразу: «Простите! Мне нужны не деньги, мне нужна помощь». Услышав это, я удивился и поинтересовался, чем могу помочь. Тогда он достал из какой-то своей авосечки стеклянную бутылку пива и сказал: «Будьте добры, откройте мне бутылку, пожалуйста». Я был в восторге! А буквально через пятнадцать минут я наблюдал, как по вечерней улице очень пьяный крупный мужчина, одетый в одни застиранные, но давно не стиранные трусы, не шорты, не плавки, а именно трусы… Пьяный, толстый, со свисающим на трусы пузом шёл, шлёпая домашними тапочками, не видя никого вокруг и перед собой. Он тащил за собой на длинном поводке крошечную собачку, довольно облезлую, среднюю между малюсенькой болонкой и крупным йоркширским терьером. Собачонка явно была старенькая. Она, бедная, всеми четырьмя лапами упиралась, сворачивала голову в стороны, стараясь заглянуть в глаза всем прохожим и проезжающим мимо в автомобилях людям. Она не скулила, не просила о помощи, но внятно стремилась показать своим взглядом, мол, я не с ним и не имею к нему никакого отношения, я совсем не такая, он не мой, я не его… мне очень стыдно.