Читать книгу "Медвежатник фарта не упустит - Евгений Сухов"

Старик нахмурил брови и остро глянул на Савелия:

— Слышал ты про такую игру — в «три косточки»?

— Доводилось.

— На каторге тогда все в нее играли. На паек, деньги, на жизнь. Кто проигрывался, попадал в собственность к выигравшему. Тот мог продать его, поменять, держать при себе как прислугу, как раба, как полюбовника. Мог даже убить! Так вот, был на каторге такой храп с погонялом Дрын, сука последняя. По нем давно вилы плакали. Рабов таких у него было с десяток. На кого пальцем покажет, на того и кидаются глотку рвать. А с отцом твоим у Дрына отношения как-то сразу не заладились. А как меня убрали, так между ними настоящая война началась не на жизнь, а на смерть.

— За что?

Парамон Миронович невесело усмехнулся.

— За власть, Савельюшка, за власть: кому на каторге верх держать. А Дрын, надо сказать, тоже дюже в карты шельмовать мог. Вот Николай и предложил ему: кто выиграет, тому и власть держать. Четыре дня и четыре ночи кряду играли они безвыходно — ну, разве что по нужде выходили, — покуда спор свой не окончили. Николай, сказывают, поначалу проигрывал, но потом отыгрался да еще половину его рабов прикупил. Словом, выиграл. Дрын для виду смирился, а сам прислал в пятый день на хату Николая раба своего, душегубца с бритвой острой. Тот по нечаянности шумнул, так твой батюшка, упокой Господь его душу, проткнул его железным прутом…

— Как это? — спросил Савелий.

— А так, насквозь. Каторга, брат ты мой, всему научит… Месяц после этого еще прожил Николай. А потом вызвал его как-то к себе один начальник. Когда от него возвращался, его и порезали. Прямо в поле, Царство ему Небесное, — размашисто перекрестился Парамон. — Даша Острая, матушка твоя, горевала о нем шибко. Два раза ее из удавки вытаскивали — вот до чего тоска ее съедала. Второй раз едва откачали. Ну и пошла плясать губерния. Она и ранее-то любодейством не брезговала, а опосля и вовсе будто с цепи сорвалась. Мужики к ней, ты уж прости меня, старого, за такие слова, в очередь к ней становились. Ну, и пила, конечно. Допилась до того, что тебя продала. Я потом выкупил тебя за штоф водки. А матушка твоя вскорости померла с перепоя. Так-то вот.

Парамон Миронович вздохнул и истово троекратно перекрестился. А потом продолжил:

— Опасался, скажу я тебе, как бы ты в нее не пошел, к водочке страстишки бы не имел. Но ты ничего, в батюшку. Он у тебя кремень был. Да и ты не рохля какая, тоже с характером не слабым. Потому ведь мало кому удается на Хитровке вырасти, да в дерьме не вымазаться…

Савелий вздохнул, и в левой стороне груди, там, где находится сердце, что-то остро защемило. «Становлюсь сентиментальным, — подумал он и невесело усмехнулся. — Это что, старость?»

Савелий Родионов прибавил шагу, и в нумера «Франция» входил уже уверенно и с достоинством, которое и должно быть присуще ответственному работнику из самой Москвы.

Глава 6. ОБСТОЯТЕЛЬНЫЙ ДОКЛАД

— Что случилось? — спросил Савелий тревожно.

Как только он вошел в гостиничный нумер и увидел Лизу, так сразу почувствовал неладное. К тому же в нумере пахло, как в больнице или аптеке: то ли карболкой, то ли этой едкой духовитой мазью — как ее? — которой мажут синяки и раны.

— Савелий, ты только не пугайся, ничего страшного. — Елизавета попыталась даже улыбнуться, хотя бок сильно болел и саднил после того, как она намазала его противовоспалительной мазью доктора Вишневского. — Меня просто случайно зацепил автомобиль. Но со мной все в порядке.

— Ты выходила в город? — посуровел Савелий. — Но я же просил тебя, Лиза: ни в коем случае не выходи одна из нумера. Нас могут узнать!

Елизавета чувствовала себя виноватой.

— Прости, пожалуйста. Мне захотелось пройтись, посмотреть город, как он изменился с тех пор, как мы…

Лиза всхлипнула и закрыла лицо ладонями.

Савелий бросился к ней, присел на диван, на котором она сидела, по своему обыкновению поджав под себя ноги, обнял за плечи.

— Милая, — зашептал он, — Лизонька, девочка моя… Прости за мою грубость… Тебе очень больно?

Волна жалости к ней подступила к самому горлу.

— Прости меня, — повторил он тихо.

— За что? — подняла она голову.

— За все.

Их взгляды встретились.

— Я боюсь, — едва слышно промолвила она.

— Чего?

— Этого твоего нового дела.

— Не бойся, все будет хорошо.

Он погладил ее волосы и ткнулся носом в бархатистый завиток.

— Мне очень неспокойно, милый.

— Может, тебе все же уехать? Сама понимаешь, в Москве тебе будет спокойнее.

Елизавета усмехнулась:

— Куда же я от тебя? Ты мой муж, я твоя жена. Ты иголочка, я ниточка. Куда ты, туда и я. Я это уже давно решила.

Савелий наклонился и поцеловал тыльную сторону ее ладони. Ее прохладная рука слегка дрогнула.

— Клянусь тебе, что это будет мое последнее дело.

Она вздрогнула.

— Не говори так… Последнее …

— Отчего же?

— Меня пугает это слово.

Она поежилась, будто от холода.

— Хорошо, — обнял ее Савелий. — Тогда я скажу иначе: после этого дела я завязываю. Ухожу на пенсию.

— Правда?

— Правда.

Ее глаза начали светиться. На лице появилась улыбка. Ну вот, слава богу, перед ним прежняя Лизавета. Его императрица Елизавета Петровна.

— Это хорошо. Это очень хорошо. Я так давно хотела услышать эти слова… — И вдруг, без всякого перехода, сказала капризно, как девочка-подросток: — Ты знаешь, здесь никто не носит шляпок. Все носят косынки или платки. На меня, в шляпке и перчатках, смотрели, как на выходца с того света.

— Ты же как-никак жена ответственного работника, и тебе просто положено прилично одеваться, — заметил ей с улыбкой Савелий. — Так что будь добра соответствовать.

— И все же купи мне косынку.

— Зачем? Ты больше никуда не выйдешь.

— Ну купи.

— Хорошо, куплю. — Он нахмурил брови: — А теперь покажи, куда тебя приложило.

— Ни за что, — отодвинулась от него Лизавета.

— Почему?

— Не хочу, чтобы ты видел меня такой.

— Ну, может, я смогу тебе чем-то помочь.

— Чем? Я уже сама себе помогла. Там просто огромный синячище, и все, — недовольно буркнула она. — Я не хочу, чтобы ты это видел.

— Больно тебе?

— Немножко. Но это скоро пройдет.

— Смотри у меня! — сделал нарочито строгое лицо Родионов.