Читать книгу "Бог - мой приятель - Сирил Массаротто"

Как бы я хотел остаться там, наверху, потому что нет больше сил терпеть эту невыносимую боль, распирающую меня изнутри. Я не знаю, куда мне деваться и что делать. Мать Алисы говорит, что заберет Лео к себе на несколько дней, и я машинально соглашаюсь.

Не знаю, сколько времени прошло, только я остался один на кладбище. Один на один с пустотой и небытием. Я стою в полном оцепенении, не в силах сдвинуться с места, и вдруг ни с того ни с сего меня начинает тошнить. Так, должно быть, рвется наружу мое отчаяние. Потеряв последние силы, я падаю на колени. Мгновение спустя чувствую, как сзади меня обхватывают чьи-то руки. Они сжимают меня под мышками и поднимают, будто марионетку. Руки не спеша разворачивают меня и ведут к выходу. По дороге я успеваю краем глаза разглядеть лицо человека, которому они принадлежат. Это Рене. Только он один и остался. Бог бросил меня, а вот Рене остался. Вернее сказать, он вернулся.

* * *

Даже не верится, что я лежу, свернувшись клубочком, на диване в собственной гостиной, положив голову на колени другого мужчины, и не считаю это чем-то позорным. Я чувствую себя ребенком, приникшим к матери в поисках сочувствия и утешения.

Рене молчит. Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, он приходит сюда каждый вечер. Он тихонько открывает дверь и отправляется разыскивать меня по дому. Он либо поднимает меня с пола, где я могу валяться с самого утра, либо выволакивает из душа, под которым я порой простаиваю часами. Ни слова не говоря, он достает мне из шкафа вещи, помогает одеться и усаживает меня на диван. Потом он идет на кухню, готовит там что-нибудь поесть и возвращается ко мне. Каждый раз он ставит передо мной тарелку и кладет приборы, но есть никогда не заставляет, даже не просит. Ему достаточно просто быть рядом. Думаю, он ждет момента, когда я сам поем и первым заговорю с ним. А пока он предлагает мне свое ненавязчивое присутствие, свою молчаливую дружбу как подарок, который не обязательно разворачивать. Когда я слишком устаю думать, я кладу голову ему на колени и в конце концов забываюсь сном.

Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что он все еще здесь. Приготовив мне завтрак, он направился к двери, но прежде чем уйти, обратился ко мне впервые за все это время:

— Знаешь, я хотел сказать, что больше не сержусь на тебя. Я повел себя как последний эгоист. Ты был прав, решив проводить больше времени с ней. Не знаю, как бы я теперь жил, послушай ты меня тогда и останься. Ведь получилось бы, что я украл у тебя столько воспоминаний о ней. Не думаю, что я смог бы простить себе это.

Глазами я дал ему понять, что все понял и давно простил. Перед тем как закрыть за собой дверь, он бросил мне с порога:

— Вечером загляну.

* * *

Как ни странно, я прождал его весь день. Я даже успел соскучиться и перед его приходом принял душ и переоделся. Когда он вошел, я поздоровался первым. Он улыбнулся уголком рта и поинтересовался, голоден ли я. Я кивнул в ответ, и он отправился на кухню.

— Приятно видеть, как ты ешь. Хотя ты, конечно, не ешь, а клюешь, но мне все равно приятно. Пора тебе взять себя в руки и начать жить. Я не имею в виду безудержное веселье, я хочу сказать, что ты должен потихоньку возвращаться к нормальной жизни.

— Но как я смогу? Без Алисы?

— Ты сможешь. Лично я не знаю, каково это — потерять жену, но знаю, каково прожить жизнь без детей. Поверь, для меня это не меньшая трагедия. А у тебя есть сын, и это счастье, пойми. Я не призываю тебя жить в свое удовольствие, я прошу тебя подумать о сыне. Не загоняй себя в гроб, иначе он останется совсем один. Бедняжка и так наполовину сирота.

— Я не могу думать, Рене. Я ничего не могу. Если бы ты только знал, как мне тоскливо…

— Можешь мне не рассказывать, я торчу здесь уже две недели и все прекрасно вижу. Две недели я одеваю тебя, кормлю чуть ли не с ложечки и жду, когда наконец пройдет эта твоя хандра. Но чувствую, настало время выколачивать ее из тебя пинками, а будешь сопротивляться, наподдам так, что мало не покажется.

— Легко тебе говорить… Лучше представь себя на моем месте!

— Вот еще, и не подумаю. Зато охотно представлю себя на месте твоего сына. Лео нужен отец, точно так же, как мне — сын, и мне, как никому другому, известно, что он сейчас переживает. А теперь слушай меня внимательно: на днях я продал свой магазинчик — решил отойти отдел, — и уже в следующий вторник мы с Жози уезжаем в Испанию, насовсем. Мы купили там домик, чтобы провести остаток дней на родине предков. Я больше не вернусь, слышишь? Во вторник как раз будет три недели, как ты торчишь здесь в таком состоянии, а значит, три недели, как у твоего сына нет ни матери, ни отца. Для такого малыша, как он, — срок приличный. Так что предупреждаю, я не шучу и в ближайшие дни серьезно тобой займусь. Имей в виду, Лео переберется сюда на следующий же день после моего отъезда.

* * *

Он не стал со мной прощаться. Мы оба знали, что видимся в последний раз, но старались делать вид, будто ничего особенного не происходит. Мы как всегда вместе поужинали и немного поболтали. Потом он посмотрел на часы, чего обычно никогда не делал, и, вздохнув, промолвил:

— Ну все, мне пора. Ты в порядке?

— Не знаю.

— Когда привезут малыша?

— Завтра в обед.

— Приберешься немного?

— Само собой.

— Вот и славно.

Уж стоя в дверях, он неожиданно обернулся. Мне показалось, он захотел обнять меня на прощанье, но в последний момент сдержался и, смутившись, на секунду опустил глаза. Взглянув на меня снова, он грустно улыбнулся, после чего исчез навсегда.

* * *

Поначалу мне с Лео пришлось нелегко. Я никак не мог сообразить, как и о чем с ним разговаривать. В школе его все жалели. Когда учительница спросила, не хочет ли он поговорить о случившемся, он встал и рассказал всему классу, что в его мамочку врезался какой-то дядя, который слишком быстро ехал на своей машине, и что вообще-то следует передать своим родителям, чтобы те никогда не ездили так быстро и не давили чужих мам, потому что они от этого умирают и со своей, например, он больше не сможет видеться, как прежде, но зато теперь она будет наблюдать за ним с небес. Учительница посоветовала мне сводить его к детскому психологу, и с тех пор мы каждую среду ездим на прием к Эльвире. Она единственный специалист, которому я доверяю, поскольку помню, как хорошо отзывалась о ней Алиса. Надо сказать, что в отличие от меня малыш держится прекрасно. А вот мне каждую неделю продлевают больничный. У меня нет сил выходить на работу. У меня ни на что нет сил. Без Алисы я пустое место, полный ноль. Даже наш дом уже не тот. С виду в нем ничего не изменилось, все вещи остались стоять на своих местах, но такое впечатление, что с исчезновением Алисы они словно бы внезапно отяжелели и день ого дня продолжают прибавлять в весе, так и норовя раздавить меня в лепешку. Каждый раз, открывая холодильник, я вспоминаю, как открывала холодильник Алиса, и этот привычный жест уже не кажется мне таким банальным. Готовя завтрак для Лео, я вспоминаю, как это делала Алиса, как она при этом двигалась, как смотрела, весело или задумчиво, в зависимости от настроения. Когда же просто слоняюсь по дому без дела, я вспоминаю все те моменты, когда я вот так же ничего не делал, а она была рядом, в одной со мной комнате, в одном доме. Если бы я знал тогда, что меня ждет, то никогда бы не бездельничал в одиночку, только вместе с ней. Мы сидели бы рядом, обнявшись, и она клала бы мне голову на плечо. В совместном ничегонеделании было бы больше толку, чем в моих теперешних попытках сделать что-то без нее. Но Рене прав, у меня нет выбора, ради Лео я должен хотя бы делать вид, что живу. Если бы не он, я, наверное, поступил бы так же, как мой отец. Теперь-то я его понимаю и вижу, что он был прав, с той лишь разницей, что он сделал это из стремления воссоединиться с мамой, а вот мне доподлинно известно, что никакого воссоединения не предвидится. Не будь у меня Лео, я бы уже давно наглотался каких-нибудь таблеток и в момент решил все свои проблемы. Пришлось бы, правда, напоследок еще разок пообщаться с этим мерзким старикашкой, чтобы ответить на его паршивый вопрос, а заодно высказать все, что я о нем думаю. Возможно, я бы даже как следует врезал ему напоследок, он того заслуживает. Зато потом уже ничего не будет, в этом я, по крайней мере, уверен на все сто, если только этот говнюк мне снова не наврал. Я вызываю его каждый день, но он не откликается. Он больше не появится. Должно быть, ему стало стыдно за то, что он сделал.