Читать книгу "Полина Сергеевна - Наталья Нестерова"

В Полине Сергеевне росла и крепла новая любовь — к внуку. Она и раньше его обожала, но это не была настоящая любовь, которая поселяется в каждой клеточке тела, и они уже не могут дышать, петь, ликовать, совершать свой биохимический обменный процесс, если рядом нет ненаглядного. Любовь к внуку походила на любови, начальные, острые, к мужу и к сыну, но и отличалась от них. Они были схожи непереносимостью разлуки, внутренним сладостным дрожанием, захлебыванием от восторга. Но у Полины Сергеевны — невесты и молодой матери душа, как сосуд желаний, была заполнена и другими потребностями, помимо любви к мужу и сыну. Хотелось делать карьеру, путешествовать, читать книги, ходить в кино и театр, на выставки, выращивать цветы и общаться с интересными людьми, очаровывать, кружить головы, разбивать сердца — хотелось многого. Со временем в сосуде желаний убывало. И вдруг почти опустевший сосуд стал наполняться — любовью негаданной и неожиданно сильной. Это была любовь-открытие. Полина Сергеевна не могла предположить, что ей уготованы какие-то чувственные открытия, ведь что положено, она уже испытала, пережила, и дальше — только тихое угасание, сохранение и лелеяние того, что осталось.

— Ты подарил мне новый мир, — говорила она внуку.

— Гу-гу, — отвечал Эмка.

— Мы отлично понимаем друг друга.

С Олегом Арсеньевичем происходило нечто схожее. Теперь, когда между ним и внуком не стояла Юся, он по-другому смотрел на малыша, по-другому играл с ним, мог смеяться счастливо-бездумно над тем, как Эмка пускает пузыри или пытается засунуть ножку в рот. Олег Арсеньевич ползал по комнате на четвереньках, посадив внука на спину и издавая крики диких индейцев. Эмке ежедневно по сорок минут нужно было сидеть в ванне, наполненной отварами череды и чистотела, чтобы вылечить диатез. Дедушка придумывал ему игры с корабликами и водоплавающими игрушками. А после этих игр сам убирал в ванной, забрызганной от потолка до пола.

Полина Сергеевна, никогда не повышавшая голоса, дважды все-таки сорвалась на крик. Первый раз это случилось при очередной перепалке мужа и сына с Юсей. Теперь они оба не переносили Юсю, она их раздражала, как гвоздь в ботинке.

— Прекратите! — воскликнула Полина Сергеевна. — Немедленно прекратите! Вы ведь взрослые люди и должны понимать, что ссорами ничего не добиться, не решить, не выправить. Я не могу жить в обстановке ссор. Они меня убивают, — добавила она тихо.

— Вот именно! — самодовольно усмехнулась Юся, по-своему растолковавшая взрыв свекрови. — Хватит меня шпынять!

Сенька и Олег Арсеньевич стиснули зубы и посмотрели на нее с ненавистью, которую называют испепеляющей — поднеси спичку, и Юся запылает. Юся была несгораемой.

Второй раз досталось бабушке Клаве. Полина Сергеевна оставила ее с внуком, а когда вошла на кухню, увидела, что в одной ручке у Эмки соленый огурец, а в другой кружочек копченой колбасы. То и другое он толкает в рот.

— Что вы творите! — бросилась к внуку Полина Сергеевна. — Как вы можете!

Эмка расплакался — испугался бабушкиного крика и обиделся, что лишили вкусненького.

— А что такого? — выкатила рачьи глаза Клавдия Ивановна. — Я своей Люське еще месячной огурчик давала, дети любят посолониться.

— Вы могли… — задыхалась от негодования Полина Сергеевна, — могли… давать ей хоть цикуту. Может, и к лучшему было бы. Но у мальчика тяжелейший диатез! Мы два месяца пытаемся вылечиться без применения гормональных средств. У него строжайшая диета! А вы… — «Дура набитая!» — хотелось крикнуть Полине Сергеевне. — Если вы такая добрая бабушка, покупайте ему финское козье молоко, пятьсот рублей за литр! Я вам запрещаю, слышите? Запрещаю давать что-либо ребенку. Я пожалуюсь Олегу Арсеньевичу!

— Поль, ладно тебе! — струхнула Клавдия Ивановна. — Ну все, проехали. Слушай, а цукута — это что? Вроде цукатов?

Юся где-то пропадала, а Сенька стал чаще бывать дома. В зимние каникулы съездил с приятелями на три дня покататься на лыжах, остальное время провел с родителями и сыном. Про Сеньку нельзя было сказать, что он обожал сына так же безоглядно и безрассудочно, как дедушка с бабушкой. Но как только Эмка перестал быть неотъемлемой частью Юси, Арсений стал по-другому смотреть на сына, точнее сказать — приглядываться к нему и прислушиваться к себе. На первых порах Сенькой двигало чувство ответственности, родительского долга — раз мама плохая, то папа обязан выполнять ее функции, хотя бы частично. Однако очень скоро эта ответственность перешла в глубокую привязанность, тем более что Сеньке не приходилось надолго погружаться в рутинные обязанности вроде приготовления ребенку еды или стирки, Полина Сергеевна всегда была рядом. Сенька развлекался тем, что учил одиннадцатимесячного сына вещам, к которым тот физически не был готов.

— Эмка, скажи «синхрофазотрон». И мы станем миллионерами. Ну, давай, дружище, син-хро…

— Бу-бу…

— Ладно, тогда «баба». Поехали: ба-ба! Мама, он тебя уже может называть!

— …Мы освоили цвета! — гордо сообщал Сенька родителям. — Демонстрируем! Только в нашем цирке, уникальное представление, чудо-ребенок! Рассаживайтесь согласно купленным билетам.

Он расставлял на ковре разноцветные кубики — красный, желтый, зеленый и синий. Командовал сыну:

— Эмка, ползи, возьми желтый.

Малыш споро на четвереньках подползал к кубикам. И брал желтый.

Публика аплодировала.

— А теперь зеленый. Эмка, зеленый! Как кузнечик. В траве сидел кузнечик, зелененький такой. Зелененький!

После некоторого раздумья малыш брал красный кубик.

— О! — хватался за голову Сенька. — Позор джунглям!

Подражая отцу, Эмка обхватывал голову ручонками, зажмуривал глаза и качался из стороны в сторону. При этом настолько походил на забавную мартышечку, что все покатывались от смеха.

Когда Эмка сделал первые самостоятельные шаги, Сенька завопил на всю квартиру:

— Он пошел! Сам! Ко мне! Мама, папа, скорей идите, смотрите, он пошел. Ко мне!

«Такой же ребенок», — подумала Полина Сергеевна о ликующем сыне, который видел свою заслугу в том, что Эмка сделал первые шаги ему навстречу.

Окруженный заботой и любовью, живущий по строгому режиму, Эмка окреп, хорошо спал и ел, настроение у него было веселое, он хохотал по каждому поводу и улыбался в ответ каждому, кто улыбался ему. Если Эмка вопил и плакал, то чаще всего это был своего рода актерский плач. Ему не разрешали толкать в розетки острые предметы или кушать землю из цветочных горшков. Уличенный в этих занятиях и наказанный (его оттаскивали, говорили «нельзя!»), Эмка безутешно рыдал, при этом тихо подползал к розетке или к горшку. Замолкал на секунду, вопросительно смотрел на бабушку.

— Нельзя!

Снова плакал и передвигался в сторону заветных предметов.

Опять замолкал, надувал губки и смотрел на бабушку.

— Все равно нельзя! Я прекрасно вижу твои уловки, и твои рыдания на меня не подействуют. Ползи-ка лучше обратно. Хочешь, я тебе дам поиграть кастрюли?