Читать книгу "Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони"

Словом, дело, похоже, в том, продолжала мамика, что у Ибои, Морица и Миклоша есть какая-то тайна, я ее не знала и не знаю, но она меня тогда очень беспокоила, особенно потому, что все шло и дальше тем же чередом, Миклош работал, а деньги пропивал, и если я говорю, работал, то да, работал, но никогда не задерживался долго на одном месте, везде от него избавлялись, где через три или пускай четыре месяца, а где, может, и через пару недель. Скажем, в Чоке, на птицеферме, он за один день делал почти вдвое больше, чем все остальные, вместе взятые, понимаете, девоньки, и мамика вытирает руки фартуком. Хозяин вызвал к его к себе, Миклош, ты не перегрелся случайно? Ты ведь норму знаешь, чего ты гонишь, как сумасшедший? Да, я сумасшедший, отвечает мой сын, и работаю столько, сколько могу. Ладно, тогда – скатертью дорога. И это только один случай из многих; словом, Миклошу было еще лет двадцать пять, а никто уже здесь, в окрестностях, не хотел его на работу брать, и тогда отец ваш стал наниматься на поденную, на почасовую работу, в лавках помогал, когда там болел кто-то, и многие уже звали его, потому что всем было известно, что он делает самую лучшую колбасу и что работает быстрее всех, поэтому за короткое время у него столько заказчиков появилось! – не было никого, кто не знал бы Миклоша, а кто не знал, тот обязательно хотел познакомиться: вот человек, который со всеми, то есть со всеми важными шишками, ухитрился переругаться. Какое-то время так и шло, Миклош зарабатывал кучу денег, мотоцикл себе купил, да не какой-нибудь, а западногерманский, и никто не мог понять, как это ему удалось за такое короткое время, так что Миклош опять же оказывался не таким, как все; мамика снимает очки, протирает их уголком фартука, и тут уже Номи нарушает молчание, да-да, мотоцикл, у нас в альбоме есть фотокарточка: отец сидит на мотоцикле, в хорошем костюме, руки скрестил на груди, в пальцах сигарета, смеется, и видно, что он счастлив. Да, говорит мамика, мотоцикл – это для него было большое счастье.

А потом ему запретили работать, а тем, кто его все-таки решится нанять, пригрозили большими штрафами, Миклош-де контрреволюционер, какой-то проходимец даже показал, что Миклош листовки по домам раздает, подстрекает людей, чтобы они занимались саботажем и тормозили строительство социализма. Нет, вы слыхали такое? – говорит мамика, и мы с Номи смотрим на нее круглыми глазами, даже забыв кивнуть или сказать, мол, нет не слыхали.

Ага, думаете, испугали меня, не дождетесь, ответил на это ваш отец и стал промышлять на черном рынке, уж не знаю, где он доставал товар, который там сбывал, но дела у него опять пошли хорошо, люди знали, что Миклош что-нибудь плохое им не подсунет, для многих он был героем, ага, мотоцикл, слышишь, говорили они, это Миклош едет.

Да, про Ибою-то я чуть не забыла, про Иби, так ее все звали; ей жилось несладко, отец ваш ночевал где-нибудь в парке, на скамье, у реки, у какого-нибудь приятеля, а дома почти не появлялся. Иногда ко мне приходил, чаще всего ранним утром; сынок, спрашиваю я, что тобой творится, ничего, говорит; а раз, в феврале это было, сугробы намело в полметра, он пришел, сел у печки, руки замерзшие растирает, у Иби ребенок будет, говорит, а сам на меня даже не смотрит. Значит, отцом станешь, говорю я, но не сразу, а через минуту, очень уж безрадостным показался мне Миклош; почему у вас все так плохо, у тебя с Ибоей? У нее своя голова на плечах, ответил он, я попросила было объяснить поподробнее, но он молчал.

Так ничего больше мне и не сказал.

Ничего; мамика разогревает сковороду с жиром, бросает туда лук, солит его, пора ставить суп, а то он не сварится, пока родители ваши вернутся, Номи подает мамике миску с зеленью, фасолью, морковью, петрушкой, я приношу воду, подаю мамике кувшин, заправка на сковороде шипит, когда мамика льет туда холодную воду, ну вот, а теперь дайте мне посидеть минутку, говорит мамика, она, пока рассказывала, совсем, видимо, погрузилась душой в эти давнишние дела, которые окружили ее пеленой куда более плотной, чем запах заправки для сегодняшнего супа, и мамика смеется и вытирает свои серо-голубые глаза.

Янка родилась первого октября, погода была для осени непривычно теплой, и в этот день дядя Мориц сломал стул о голову отца, потому что тот сидел у одного из своих приятелей, пьяный, грязный, Мориц дергал его за шиворот, за волосы, за уши, по-хорошему старался уговорить, умолял, даже поцеловал, но отец ваш ничего уже не соображал. В общем, Ибоя лежала в родильном отделении, а Миклош – в той же больнице, в мужской палате, с разбитой головой; это я виноват, я ему жизнь сломал, сокрушался Мориц, и знаете, девоньки, что я сделала? – я стала кричать на него: хватит, замолчи, не надрывай мне сердце, отругала его последними словами и сказала, с сегодняшнего дня оставь Миклоша в покое! Мориц со мной после этого долго не разговаривал, и я уже была уверена, что они с Миклошем никогда больше не помирятся, и в самом деле, много времени прошло, пока они помирились.

С отцом вашим я тоже поговорила, постаралась убедить не оставлять Иби с ребенком одну, без поддержки, еще раз попробовать жить с ней как муж с женой; он, с забинтованной-то головой, посмотрел на меня и сказал: ради вас, мамика, попробую, и в самом деле, после этого бросил он пить, больше не видели его по ночам на улице, а я спрашивала Господа Бога, надолго ли это, хотя и сама знала, что не надолго, и вправду, пару месяцев прожил он с Ибоей, а потом совсем ушел от нее и подал на развод.

Ну вот, а сейчас вы должны мне пообещать кое-что, и мамика берет руку Номи и мою руку, соединяет их в своих ладонях, вы не должны забывать, девоньки, что у вас есть сестра, больше я вам ничего не буду говорить, когда-нибудь вы все сами поймете.

Отец ваш был первым в семье, кто развелся с женой, и знайте, девоньки, развод – это все равно что против всего мира пойти. То есть опять он все законы нарушил! Ух, я бы его своими руками четвертовала, так я на него была сердита!.. Особенно потому, что прошло совсем немного времени и у Миклоша появилась другая.

Наша матушка?

Да.

Говорили, она из бедной семьи. Я никогда ничего не имела против бедняков, говорит мамика, но тут – да, тут я была против, против этой новой женщины, потому что она была красавица, но с дурной славой, так про нее говорили. Только такого нам не хватало, думала я, пусть бы лучше она была совсем некрасивая, и Миклош дал бы снова себя захомутать, во второй раз, думала я. Трудное это было для меня время, прямо не знала, что и делать. Но однажды ночью пришел ко мне папуци, дедушка ваш, сел на краешек кровати, и представляете, на нем был выходной костюм, тот, в котором я его похоронила, и мамика осеняет себя крестом, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа; не ждала я тебя, Винцент, сказала я ему, а он, дедушка ваш, ничего не ответил, только руку мне протянул, я даже капельку растерялась, можно подавать руку привидению или нет? – вот какая мысль мелькнула у меня в голове, но потом я все-таки решилась, и рука у папуци была такая теплая, что я вам этого, девоньки, и описать не могу, может, я всю ночь просидела там, в кровати, не знаю сколько, но потом вдруг почувствовала, что мерзну, а его уже рядом не было.

Но ведь привидение нельзя взять за руку, говорит Номи, а если попробуешь взять, то оно – как воздух, и Номи одной рукой хватает воздух; не знаю, какие они, привидения, только ко мне явился папуци, и он был теплый, а может, это воздух был теплый, говорит мамика, кто его знает, и помешивает в кастрюле, вылавливает одну фасолину, разжевывает ее, ну вот, теперь можно картошку бросать.