Читать книгу "Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин"

– Меня? Из России? – усмехнулся Никита. – Это вряд ли получится. А вот в Союзе вашем я и сам не останусь. Кто кому нужен, вы мне или я вам?

С этими словами Никита достал из кармана зажигалку, писательский билет и принялся обстоятельно поджигать его здесь же, на трибуне посреди траурного всеобщего ворчания. Красный коленкор упрямо сопротивлялся, но с огнём не пошутишь: корочка, роняя едкий, режущий глаза дым, всё-таки занялась.

Боковым зрением Никита заметил, что пришедшие в себя охранники писательских тел активно зашевелились за кулисами.

Дожидаться афронта не стоило. Величественным жестом, бросив билет, исторгающий обаятельную вонь, в пепельницу председательствующего, стоявшую на столе под кумачом, Никита спрыгнул со сцены и, не торопясь, вышел из зала.

Толпа, заполнившая было проход, послушно расступалась перед ним, будто застойный лёд под брюхом ледокола. С чувством выполненного долга Никита вышел из зала, где писательский шабаш уже достигал апогея.

Уходя – уходи!

Глава 3

Он стал приходить ночью.

Сначала просто как часть сонной рапсодии или мозаики, потом более зримо, осязаемо. Казалось, незримое полупрозрачное пространство вдруг сворачивается, раскручивается маленьким смерчем прямо в квартире, потом крутящийся вихрь густеет, и плотный сгусток постепенно превращается в абрис человеческой фигуры, продолжающей шевелиться в такт вращения смерча. Наконец, когда наблюдающий уже должен привыкнуть и не орать благим матом, видя сгущающееся пространство, из ниоткуда возникал настоящий человек.

Кто он? Никита не знал, не пытался разобраться в истоках своих снов. Просто когда приходил Ангел – именно так стал называть его Никита – в холодной комнате становилось тепло и уютно. Видимо, сгусток воздуха, откуда возникал Ангел, был непростого происхождения. На припорошённом снегом балконе распускались чайные розы удивительных расцветок и оттенков, а откуда-то из близкого-далёка доносилась нежная спокойная музыка, напоминающая мурлыканье ручейка по весне. На большом старинном гобелене, подаренном друзьями на свадьбу, расцветал миндаль, и лёгкий бриз кружил по комнате его удивительные дымные запахи.

Тут хочешь – не хочешь, а поверишь в невообразимый потусторонний огонь, врывающийся без спросу в обозримое пространство. Сначала чудилось невесомое парение в каком-то волшебном незнакомом мире, который был всё тем же узнаваемым. Узнаваемым, и в то же время совсем другим, будто отражённым в огромном венецианском зеркале, которое Никита из года в год давал себе слово перевезти с дачи в Москву, но которое так и оставалось в числе невывезенных.

Глубина и чистота отражения зеркала была пронзительной, как сквозняк, шмыгающий в приоткрытую дверь промозглым вечером, как судорога скул от ключевой воды в июльский полдень. Зеркало завораживало и отражало самую суть возникшего в нём человека, который непроизвольно получил имя Ангел. Это нездешнее зеркало совсем не спешило отражать физические формы предметов окружающего мира. Только когда Никита брал зеркало за угол, словно огромное полотенце, и встряхивал, то отражающийся в нём Ангел оставался в комнате. Более того, он оживал физически, а зеркало исчезало, будто его и не было.

Это новое чувство, подаренное Ангелом, можно сравнить разве что с любовным мандражом нецелованного мальчика. Любой мужчина должен помнить первые ощущения, когда каждой клеточкой чувствуешь хрустальные многоэтажные пространства, готовые рухнуть на самой высокой ноте твоей желаемой грусти или восхитительного восторга, чтобы опрокинуть и тебя, и весь мир в тартарары, потому что… потому что любовь!

Но всё же, что такое любовь? Жалость? Сострадание? Боль? Понимание? Алчное обладание? Или всё это вместе взятое, плюс ещё косой десяток определений? Возможно, если это чувство является целью. Но когда человек живёт понятием Христоцентричности мира, любовь становится процессом, философией и даже самой жизнью.

Именно эту роль взял на себя Ангел, потому что Никита видел в нём посланца неведомого Божественного мира, иначе с приходом Ангела никогда бы не появлялось чувство высокого полёта и радости.

Мишурные брызги света, словно пузырьки нарзана, струились в сознании. Откуда-то проливались звёздные ливни, пронизывали пространство, закручивались косичками, как стебли повилики или ползущая по прутику виноградная лоза. Конечно, это мир становился сном, потому что наоборот бывает редко, вернее, – никогда. Но повторяющийся сон намекает на то, что он – вещий. Сны-откровения и раньше приходили к Никите, поэтому он не особенно удивлялся головокружительным красотам, сопровождающим приходящего Ангела. Более того, Никита стал ждать его появления, так как никогда раньше не испытывал такого подъёма жизненных сил и веры в свои писательские способности.

Лялька, узнав об Ангеле, ничего не сказала, только ядовито улыбнулась и поджала губы, дескать, будущее покажет. Что ж, Никита был с этим согласен. Только когда наступит это будущее? Причём, Лялька скоро уезжала в свою очередную археологическую экспедицию, а Никите не хотелось бы встречать будущее без любимой жены. Тем более, что Лялька всегда была его берегиней и дельным советчиком. Таких жён в наше «трудное время американского кризиса» днём с огнём не сыщешь.

Волшебные сны, кстати, стали сниться почти сразу после того, как Никита принёс домой дареного Ангела в банке. Поэтому являющегося во сне он почти сразу стал называть Ангелом. Гость никогда не причинял неприятности и вместе со сновидениями приносил только радость. Может быть, он не любил страшилки и кошмары всех видов, потому как кошмарики никогда никому не приносили пользы. Ангел становился для Никиты тем другом, каких мало в настоящем подлунном, поэтому его сакральные посещения стали необходимы, как укол для наркомана.

В связи с посещением потусторонней силы, вероятно, необходимо было выпросить у него подачку, как водится во всех сказках. Но просить Ангела о каких-то выполнениях желаний совсем не хотелось. А банка, между тем, днём жила своей банковой жизнью, к вечеру переливалась искромётным каскадом красок, вспыхивала фейерверком пульсирующих огней. Всё же посудина не всегда была весёлой и цветной. Банка стояла на подоконнике иногда тёмная, даже чёрная, не выдавая своего присутствия. В такие моменты Никите казалось, что Ангел на что-то беспредметно обиделся и совсем по-детски фыркнул.

– Тоже мне, ужас на крыльях ночи! – ворчал Никита в такие вечера. Он очень не любил Ангела, когда банка темнела, потому что неизвестно на что обижается. И вообще, обижаться без причин, прямо скажем, просто неприлично. К тому же на обиженных воду возят! Но сам житель банки никак не проявлял себя, кроме цветастой какофонии света и красочных явлений во снах.

Как-то раз Никита, посмеиваясь в душе над собой, попробовал потереть стеклянный полыхающий бок банки рукавом свитера, но Ангел игнорировал его робкие попытки. Правда, именно после этого он стал приходить в гости, перенёс цветомузыку в сон, даже раскрашивал сонное пространство перед Никитой, используя сочные пахучие краски, создавая удивительные картины, за идею которых любой художник неизбежно пожертвует жизнью, но и только. Хотя, если разобраться, это тоже было не мало, поскольку сны восстанавливали периодически исчезающий стимул в работе над текстами, избавляли от покрытой зеленью и плесенью тоски. Постепенно цветовые ванны превратились в своего рода допинг.