Читать книгу "Роман как держава - Милорад Павич"

На самом деле Борхес предупреждал нас, что существует определенный порядок вещей. Он предупреждал нас своими рассказами (а Аргентину — своей смертью), что еще не время штурмовать литературу завтрашнего дня на всех фронтах, потому что такое сражение будет проиграно, он предупреждал нас, что еще не время приближаться к окну с видом на будущее. Он сделал шаг к этому окну, начав с короткого рассказа, то есть с такой разновидности прозы, где автора забывают тем быстрее, чем дольше помнят то, что он написал. Он сделал этот шаг, отталкиваясь от рассказа как древнейшего вида повествования, которому свойственны скромность и ясность. И когда в результате такого скромного начала наше представление о литературе затрещало по швам, он начал его разрушать и создавать новое.

Он считал, что хорошие рассказы возникают и живут независимо от того, понятны они самому писателю или нет. Он даже был убежден в том, что если рассказ действительно очень хорош, писатель не может его понять, таким образом он ставил себя в положение зеркала перед иконой. Ведь говорят, что иконы не должны отражаться в зеркале. Так и Борхес считал, что писателю, то есть зеркалу, не дано рассмотреть свое произведение, то есть икону.

Но зато он, как никто другой, умел оцепить и прочувствовать чужой рассказ. Зная, что литература — это совместное творчество и что хороший читатель встречается реже, чем хороший писатель, он старался завоевать читательское внимание; зная, что скучная литература не может быть хорошей литературой, он не считал для себя унизительным обращение к «тривиальным» жанрам, таким, например, как детективный рассказ.

Кроме того, он знал, что каждый писатель сам создает своих предшественников. Он переводил английскую поэзию на испанский язык XVII века, питал слабость к антологиям, личным сборникам избранных произведений, музейным коллекциям и библиотекам. Его барокко XX века, опираясь на золотой век испанской литературы и Сервантеса, прокладывало путь в завтрашний день. Рассказы Борхеса завоевали этот завтрашний день еще и потому, что вернули литературу в границы ее истинных возможностей. Это подействовало на нас отрезвляюще. После Борхеса смешной стала литература, которую следует прочитать просто из уважения к ней как таковой. В качестве литературы, действительно достойной внимания, существует только та литература, которая на самом деле нужна читателю.

Кроме того, пищей для литературы Борхеса послужила не только жизнь, но и другие книги.

Но жизнь есть и в книгах, и какая для литературы разница, умер ли кто-то сначала в жизни или в книге? Однако Борхес отметил своей печатью современный рассказ, так что теперь рассказ как жанр делится на то, что было до Борхеса и после него.

Но мы не должны останавливаться на том, что сделал Борхес с рассказом. Мы должны уничтожить и то, что не уничтожил он. Надо изменить наше представление о романе и создать его заново, потому что кризис переживает не роман, а реализм романа. И наконец, на заре нового тысячелетия, мы, возможно, должны уничтожить и наши представления о поэзии, создать и ее заново. Борхес своими рассказами показал путь, который ведет из прошлого в будущее и избавляет нас от того интеллектуального авитаминоза, в результате которого выпадают зубы и становятся кривыми ноги.

Борхес не хотел понимать свои рассказы, не всегда понимали их и мы. Он не получил Нобелевской премии за литературу, и, как теперь уже ясно, никогда ее не получит. Может быть, потому, что нынешними почестями и премиями, в том числе и Нобелевской премией Шведской академии, чаще всего награждают за уже общепринятые ценности и уже открытые возможности, то есть дают их ученикам, а не учителям.

Те птицы, которые на своем пути встречают поток холодного воздуха, отклоняются от намеченного курса, но те, кому посчастливилось попасть в теплую струю, легко и быстро поднимаются в небо. Борхесу не сопутствовала удача, но он в ней и не нуждался. Он всегда шел против течения. А всем остальным, — как сказано в одном рассказе Борхеса, и эти слова прямо у нас на глазах превращаются в эпитафию, — «достаточно знать, что в Буэнос-Айресе был один человек, который после 1920 года обо всем задумался заново и открыл некоторые вечные вещи».

Александр Генис

Самое древнее живое существо на земле — это человеческое слово. Оно изменялось, как изменялись все виды животных и растений, изменялось, как изменялась человеческая мысль.

Генис знает, что человеческая мысль — внучка Природы, но знает он и то, что мысль и язык человека не сестра и брат. Потому что язык — пасынок Природы.

Через искусственно созданную природу, окружающую человека, слог Гениса движется с такой искрометной энергией, что порой забываешь, что язык — внук этой самой искусственной, а не Истинной природы.

И еще одно. Генис сумел поставить себя таким образом, что Россию он видит из Америки, а Америку — из России. Через Китай и Лао Цзы.

Андрич сегодня

Сразу скажу, что сегодня мы видим Ибо Андрича не так, как при его жизни. Прошло 110 лет со дня рождения и 27 лет со дня смерти этого писателя. Но он все еще занимает наши мысли, несмотря на то что мы приобрели новые шрамы и раны, которых он избежал. За недолгие 27 лет многое изменилось. Изменились мы, его читатели, изменились и произведения Андрича, потому что теперь они апеллируют к совсем другой логике, несмотря на то что язык их остался прежним. Сегодня они звучат по-новому еще и потому, что изменилась, причем существенно, сама литература. Назовем лишь несколько перемен, произошедших после ухода Андрича.

Для того чтобы избавиться от медлительности языка, ставшей тормозом иконистически лаконичной эпохи XXI века и Водолея, постмодернизм поместил литературу в такую систему координат, где вертикаль показывает интертекстуальные отношения между двумя писателями или двумя книгами одного и того же писателя, а горизонталь — интерактивность между писателем и читателем или между драматургом и зрителем трехмерной пьесы (3 D). Организованное таким образом нелинейное повествование получило ускорение и, во всяком случае, продемонстрировало, что еще существуют не использовавшиеся ранее и непривычные для литературы способы чтения.

Самое начало XXI века ознаменовалось еще одним явлением. Речь идет о расцвете «женской литературы», о великолепной победе, одержанной женщинами-писателями, в их борьбе за освоение литературного пространства. Их талант, их многочисленность, их новые интонации обогатили литературу на границе XX и XXI веков и придали ей то, что еще Бокаччо называл «женской чуткостью».

Монахи XVIII века знали, что человек живет столько лет, сколько ссудил ему Бог. Это значит, что наши годы взяты взаймы, и их придется возвращать. Каждый человек должен задуматься над тем, на каких условиях он получил свой заем, и вернуть долг в соответствии с этими условиями. Кто забывает об условиях, поступает нечестно и оказывается не в состоянии вернуть долг. Но нелегко приходится тому, кто крадет свои дни у Бога.

Писатели последних десятилетий умеют возвращать долги. Литература свои дни у Бога не крала. В этом не может быть сомнений. Арифметика примерно такая: за одну ночь — одна хорошая фраза. Однако следует признать, что для самоудовлетворения места быть не должно.