Читать книгу "Фотокамера - Гюнтер Грасс"

Но на похороны поехали вместе.

А вернувшись, совсем замолчали.

Обсуждали только самое необходимое: что нужно сделать или купить…

Это бросалось в глаза, потому что раньше они вечно о чем-то разговаривали — о книгах, фильмах, музыке, живописи, вообще — об искусстве. Никогда не скучали, как я.

Они много смеялись, любили танцевать до упаду, принимали гостей.

Гости бывали часто.

И вдруг все переменилось.

Тут уж не до смеха.

Теперь в доме все как-то притихло, потому что между мамой и…

Я тоже это замечал, хотя позднее стал бывать в нашем доме из клинкерного кирпича редко; наверное, думал: меня здешние дела не касаются. Я в ту пору начал вести нечто вроде дневника. До сих пор веду — и в хорошие времена, и в худые. Мне тогда жилось неплохо. Постоянная женщина. Почти своя маленькая семья. С моей подругой и ее дочкой мы переехали на Рейнштрассе; однажды, уж не помню с какой стати, нам понадобилось купить пуговицы. Зашли в галантерейную лавчонку. Сами знаете, как там бывает. Чего только нет. Тысячи пуговиц — костяные, пластмассовые, перламутровые, металлические, деревянные. Одни покрыты лаком, другие обтянуты материей. Всех цветов радуги, золотые, серебряные, даже пуговицы для мундиров. А еще четырехугольные пуговицы, шестиугольные. Целые полки пуговиц в картонных коробках, к каждой коробке приклеена пуговица-образец. Мы только диву давались. Старая галантерейщица, заметив наше изумление, сказала: «Можете купить разом всю дребедень.

Мне уж не под силу вести хозяйство, ноги сдают. Ну, берете? Отдам недорого». Моя подруга ради смеха спросила: «За сколько?» Старуха ответила: «Всего за две тысячи». У нас столько не было. Да и откуда? С матерью об этом вообще не имело смысла разговаривать. Обратился к отцу, только что возвратившемуся из очередной поездки, сказал просто так, наобум: «Можешь одолжить две тысячи? Все верну, честное слово». Признаться, это была куча денег, но Марихен стояла рядом с отцом, когда я зашел к нему в мансарду, где они опять что-то обсуждали, и решил попросить денег, просто так. Они принялись совещаться, нашептались вдоволь, и, похоже, Марихен отца уговорила.

Это она умела.

Он слушался Старой Марии.

Она его — тоже.

Как говорится, два сапога пара.

Может, дело в том, что оба родом с Востока.

Словом, две тысячи я получил и постепенно перевез к себе от старухи всю ее галантерею. Все картонки с десятком тысяч пуговиц, а то и больше. Точно, не вру. А еще коробки с нитками, шелковой тесьмой, вязальными спицами, наперстками и прочей мелочью. Все это я аккуратненько — насчет аккуратности мы с тобой совсем не похожи, верно? — разложил в подвале на Ханджериштрассе, даже специальные полки соорудил. Надписал каждую картонку, точно указав, какие там пуговицы и сколько.

Другие картонки со всякой мелочевкой — тоже?

Я же сказал: все картонки. Однажды в подвале внезапно появилась Марихен со своим чудо-ящичком…

…и, разумеется, начала без вспышки…

…фотографировать коробки и картонки, одну за другой; я даже не успел попросить: «Щелкни, Марихен!» Никто бы не угадал, что у нее потом получилось в темной комнате, вы бы тоже не угадали. Жуткое дело. Я — коробейник! Честное слово. На мне лоток с заплечными ремнями, а на лотке — самые лучшие пуговицы, самые редкие, все аккуратно разложены. Из оленьего рога, перламутровые. Серебряные, покрытые эмалью. Настоящий коробейник, да еще длинные вьющиеся локоны. «Прямо влюбиться можно», — проворчала Марихен. А на других снимках видно, как я торгую пуговицами: поштучно, дюжинами или больше. То в одном бутике, то в другом. Причем ясно, что деньги мне платят прямо наличными. Продавщицы бутиков с ума сходили от восторга, потому что я продавал пуговицы, каких нигде не достать, или потому что заглядывались на мои вьющиеся локоны. Одна фотография запечатлела, как пожилая мадам чмокает меня в щечку. Увидев снимки, я подумал: почему бы и нет, Пат? Стоит попробовать. В подвале, где отец поставил для нас верстак с инструментами, я смастерил из бука точно такой же лоток, как на фотографии. Мастерить я умею. Ты ведь, брат, тоже рукастый…

Только больше по технической части…

Мы оба не в отца пошли, который даже лампочку толком вкрутить не умеет. Взял я свой лоток с красно-коричневой крышкой, внутри — натурального цвета, и отправился на Курфюрстендамм, по всем боковым улочкам с модными бутиками и ателье, чтобы по-быстрому срубить деньжат. Шестнадцать мне уже исполнилось, так что я сумел получить патент на предпринимательскую деятельность. Все оказалось довольно просто и вполне легально. Через год, когда отец уже лишь изредка заглядывал на Нидштрассе, я вернул ему две тысячи. И был очень горд этим. Отец, думаю, тоже почувствовал гордость за сына. Однако со мной всегда так бывает: мое коробейное дело раскрутилось на полную катушку, нарасхват шли не только пуговицы, но и нитки, шелковая тесьма, даже молнии, а мне вдруг все надоело. Осточертело колотиться из-за денег, да тут еще визгливые тетки из бутиков…

Так оно и было, Старшой! Бросил ты свою коммерцию, пуговицы тебе обрыдли…

…«достали», как ты выражаешься.

Просто запал у тебя кончился.

Короче, лоток и всю дребедень, которая оставалась в подвале, я отдал твоему приятелю.

Точно, Рольфу…

Почти даром.

Рольфа мы потом прозвали галантерейщиком, он до сих пор пуговицами торгует.

Бизнес у него расширился, он сам стал делать пуговицы из коровьего рога. Словом, он-то уж с твоими пуговицами не расстался.

Моя подруга Лилли говорит, что ему живется неплохо.

Поэтому вы оба мне все уши прожужжали: «Эх, Пат, не отдавал бы ты свои пуговицы!», а Таддель вам поддакивал, иногда даже отец.

Но ты захотел стать миссионером, потом решил заняться биоактивным сельским хозяйством.

У тебя даже хорошо получалось. Продукт — экологически чистый. Обзавелся настоящим крестьянским двором, с теплым хлевом и сыроварней, проложил молокопровод. Жаль только, лошадей не было. Зато два десятка коров, сам доил, изо дня в день, несколько лет. Впрочем, и коровы…

Надоели Старшому, ясное дело…

Неправда, тут все было иначе. Просто когда Стену убрали, в объединенной Германии на аграрном рынке сложилась другая ситуация…

К тому же твоя жена-итальянка…

Так или иначе, на снимках с пуговицами, которые наколдовала Старая Мария со своим чудо-ящичком, у тебя был весьма довольный вид…

А вот тебе, Лара, жилось тогда невесело: я смылся в Кёльн на профучебу, Пат перебрался к своему маленькому семейству на Ханджериштрассе, где подруга помогала ему делать уроки по математике и прочим предметам, пока он не получил наконец аттестат зрелости…

На чем та история и закончилась. Она меня выставила. Ничего не поделаешь. Пожалуй, я был для нее все-таки слишком юн. В результате я отправился странствовать по Норвегии, была там у меня знакомая девчонка; сначала мы жили с ней в палатке, потом я ушел один на север, в Финляндию… Но это другая песня.