Читать книгу "Игра шутов - Дороти Даннет"

Некоторое время все молчали.

— Король говорит, — перевел наконец де Женстан, — что эти вопросы не будут обсуждаться на сегодняшней встрече, которая всего лишь…

Улыбка О'Лайам-Роу преисполнилась злорадства.

— Не будут обсуждаться! Мальчик мой, да у нас в Ирландии повивальная бабка одной рукой держит ребенка над купелью, а другой прикрывает ему рот, чтобы он не начал ненароком что-нибудь обсуждать. — Он поставил кубок, поднялся и снисходительным жестом положил руку на плечо де Женстана. — Смойте с него духи, соскребите краску и в следующий раз выберите себе такого короля, который и обсудить бы мог что надо, и вел бы себя как мужчина. А с этого, право же, если все волосы сбрить и сделать из него Геркулеса Бандинелло 11), то в черепе для мозгов и места не останется.

Наступила мертвая тишина. Бородач, тоже вставший, глядел попеременно то на О'Лайам-Роу, то на переводчика, который еще больше побледнел. Де Женстан, беспомощно озираясь на своих товарищей, лица которых вдруг утратили всякое выражение, бормотал что-то нечленораздельное.

Человек в белом сделал глубокий вдох, сжал кулак и со всей силы ударил по столу. Упавшие кубки зазвенели. Красная струя поползла по бархату.

— Traduisez![10]— вскричал он, и молодой человек, запинаясь, принялся переводить.

Слушая, чернобородый щелкнул пальцами. Пажи засуетились вокруг. На плечи ему набросили длинное одеяние и застегнули золотыми пряжками. Принесли цепь и повесили ему на грудь. На ноги вместо простых башмаков для игры обули расшитые туфли; подали белые кожаные перчатки и шляпу с пером.

Переплетенные полумесяцы монограммы подпрыгивали на бурно вздымающейся от едва сдерживаемого гнева груди Генриха II, помазанника Божьего, христианнейшего повелителя Франции и ее народов, пока он слушал до самого конца спотыкающийся перевод речи О'Лайам-Роу.

— Если все волосы сбрить, то в черепе для мозгов и места не останется, — заключил сьер де Женстан, избегая глядеть на О'Лайам-Роу.

Одно долгое мгновение многое лежало на чаше весов, в том числе и жизнь О'Лайам-Роу. Но Генрих II еще не был готов к союзу с Англией. Ирландия могла еще понадобиться ему. И в конце концов королевское достоинство оказалось сильней королевского тщеславия. Король приготовился говорить.

Когда О'Лайам-Роу, ошарашенный, понял наконец, что произошло, его лицо лишилось всякого выражения. Потом он успокоился и попытался собраться с силами: нежные щеки его горели, голубые глаза смотрели пристально; видимым усилием воли он призвал к себе на помощь всю свою независимость, весь свой цинизм, — и вот, казалось, он по-прежнему забавляется, слушая, как медленно, тяжело, размеренно падают слова короля, оттеняемые ясным, беглым английским де Женстана.

— Вы притязаете на культуру. Вы говорите об общих предках. Вы называете себя потомком королей. И вы издеваетесь над нашими обычаями и смеетесь над нами в лицо.

— Это была ошибка, — вставил О'Лайам-Роу.

Король сжал руки перед собой и продолжал недрогнувшим голосом.

— Нам известна ваша нищета. Нам известна ваша тяга к знаниям. Нам известны особенности вашей расы. Но мы ожидали соблюдения хотя бы минимальных приличий как в поведении, так и в речах. Мы собирались встретить вас при дворе как равного — у нас и в мыслях не было оскорблять вас снисхождением. А вы, принц Барроу, — заключил король, комкая в руке расшитые золотом перчатки, — вы, не задумываясь, оскорбили нас. Соблаговолите взять обратно ваши слова.

О'Лайам-Роу обвел присутствующих взглядом. Все вокруг, потрясенные, перепуганные, дружно опустили глаза. Белое лицо принца сделалось твердым. Он потер нос и устремил свои кроткие голубые глаза на короля, который весь кипел от едва сдерживаемого гнева.

— Боже. Боже, — произнес О'Лайам-Роу; в голосе его звучали тревога и искреннее раскаяние, но в глубине глаз прыгали непокорные веселые искорки. — Боже, Боже. Я немного ошибся в своих суждениях. Я думал, видите ли, что вы не король, а актер, ваш заместитель.

Снова все замолчали. Потом, уже не сдерживая негодования, Генрих ринулся прочь через площадку, и де Женстан схватил О'Лайам-Роу за руку.

— Уходите. Уходите быстрее, — сказал он.

С силой, которой никто в нем не подозревал, ирландец высвободился.

— Нет уж, я подожду. Никогда не следует терять голову.

— Боже мой, — сказал де Женстан, который потерял свою уже давным-давно. — Завтра вас подадут на стол освежеванным, как кабана.

— Ну с чего бы это. Погодите-ка. Вот и он, — проговорил О'Лайам-Роу. Король резко остановился перед ним. — Ах, пропади оно пропадом, что за басурманский язык. В чем там дело-то?

Де Женстан перевел.

— Поскольку вы выказали свое полное невежество в этих вопросах, вам, возможно, будет нелишним познакомиться ближе с французской монархией и ее народами в великий час их согласия. Его величество желает, чтобы вы оставались в Руане за его счет до и во время его торжественного въезда, который состоится в среду. В четверг же вас и вашу свиту препроводят в Дьеп, и при первом попутном ветре в ваше распоряжение будет представлена галера, на которой вы немедленно вернетесь в Ирландию. С настоящего момента и до среды его величество не собирается более сообщаться с вами.

О'Лайам-Роу вновь покраснел, но ни малейшего следа гнева или сожаления нельзя было прочесть на его невозмутимом лице.

— Скажи ему, что я согласен. А как же иначе-то? Говорят, император — это царь царей, католический король — царь людей, а король Франции — царь зверей, «и всякому его велению все тотчас же подчиняются». Как же могу противиться я, простой дворянин?

Он подождал, надобно отдать ему справедливость, пока слова его переведут, в дверях три раза поклонился — словно скатали и раскатали какой-то грубый ковер — и отправился восвояси. Так Филим О'Лайам-Роу, вождь клана, принц Барроу и властитель Слив-Блума завершил свою аудиенцию у французского короля — принципы его остались непоколебленными несмотря ни на что, и неминуемая угроза депортации нависла над ним.

О'Лайам-Роу вовсе не горел желанием поскорей сообщить своим спутникам о случившемся. Но, как выяснилось, в этом и не было необходимости. Воспользовавшись отсутствием хозяина, Тади Бой обошел все пивные Руана, услышал новость и вернулся, слегка покачиваясь, чтобы узнать подробности.

Он перенес это с философским смирением, не то что Пайдар Доули, которого настолько захватила новая роль ищейки, что он дождаться не мог, по словам О'Лайам-Роу, когда же хозяина снова станут убивать.

— Но вряд ли теперь он дождется: зачем же теперь кому-то тратить на меня силы, если я все равно уезжаю? — заключил принц Барроу, который, чтобы покончить со всем этим, сам хорошенько выпил. — Скучно-прескучно будет нам жить в этом городе с настоящего момента и до среды, и ничего-то с нами не произойдет, и никто не станет убивать нас, бедолаг горемычных.