Читать книгу "Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих"

Не было ни бараков, ни забора, ни сторожевых вышек, и тем не менее это был лагерь, потому что наличествовали все необходимые атрибуты. Была граница лагеря, самовольное пересечение которой расценивалось как побег. Была охрана, имеющая право пресекать попытку побега стрельбой на поражение. И были заключенные. Их было около шестидесяти человек. Как понял потом Юрген из обрывков разговоров, они были захвачены в плен во время утреннего боя, когда иваны неожиданно напали на идущую по шоссе колонну. Они же и расчистили эту площадку. А теперь понуро стояли, сгрудившись в центре и боясь подходить к ограждению, и вяло переговаривались, гадая о своей будущей судьбе, в который раз переливая из пустого в порожнее: расстреляют — не расстреляют. На Юргена они не обратили никакого внимания, им было не до него.

Юрген потоптался немного на площадке, постепенно приходя в себя от шока плена. Первым свидетельством этому послужил нестерпимый позыв помочиться. Юрген автоматически огляделся в поисках нужника и ничего, естественно, не углядел. Тогда он направился к ограждению на дальнем конце площадки. Беспечно болтавшие часовые сразу встрепенулись, скинули рукавицы, схватились за винтовки. Юрген жестом показал, чего он хочет. Один из часовых махнул ему рукой, дескать, давай, выходи, и тут же вскинул винтовку, задвигал согнутым указательным пальцем, как бы нажимая на курок, крикнул: «Паф, паф!» — и рассмеялся, еще шире растянув лунообразное лицо. Рассмеялся, впрочем, беззлобно, отметил про себя Юрген. И тут же одернул себя: он и выстрелит тоже беззлобно, просто следуя приказу. И так же весело рассмеется, попав в цель. Если, конечно, попадет. У Юргена не было ни малейшего желания проверять это предположение. Он просто взял и помочился, глядя в глаза часовым и норовя попасть струей за ограждение. У них в порту такой поступок сочли бы за вызов и оскорбление, с этого начинались многие драки, а эти часовые не только стерпели, но пуще рассмеялись.

Юрген побрел обратно к центру площадки, чувствуя, как ноги наливаются свинцом — еще одна реакция отходящего от шока организма, который вспоминает об обычной усталости. Он выбрал несколько пушистых еловых лап из кучи, бросил их на землю и сел, привалившись спиной к стволу дерева. Закрыл глаза, чтобы не видеть безрадостную действительность, и постарался отгородиться от нее еще больше, перенесясь воспоминаниями в прошлое. Но явившиеся картины прошлого тоже были безрадостными.

Призыв в армию был для него как гром среди ясного неба. Укрывшись за непробиваемой стеной голубого военного билета, он наверстывал упущенное за месяцы тюремного заключения. Благо, от девушек отбою не было, они тоже не хотели упускать лучшие годы жизни в ожидании вернувшихся с фронта. Да и сколько их вернется? Ведь число погибших с началом похода на восток резко возросло. Поэтому набрасывались на отпускников, ни на миг не отпуская их из своих объятий, или на «недостойных», как Юрген. Это он для дядек из военного ведомства был недостоен, а на их девичий вкус очень даже достоен.

В один из дней конца лета 1942-го Юрген с приятелем отправились с компанией девушек за город, в Гестхахт, где они отлично провели время, купаясь нагишом в Эльбе и кувыркаясь на мягкой подстилке из сосновых иголок. Вернувшись домой, он застал мать сильно расстроенной.

— Вот, почитай, — сказала она, положив перед ним номер «Фёлькишер Беобахтер», — не нравится мне это.

Речи фюрера, равно как и официальная газета национал-социалистической партии, матери никогда не нравились. Удивительным было то, что она вдруг предложила прочитать их сыну. Но Юрген, пребывая в веселом расположении духа, не насторожился и небрежно прочитал отчеркнутое место:

«Каждая война ведет к негативной селекции. Позитивный отбор умирает. Но уже выбор опасного воинского пути является отбором. Смельчаки будут летчиками, пойдут в подводники. Однако теперь войска сами кидают клич: кто пойдет добровольцем? И всегда найдутся бравые ребята, которые откликнутся на него. В это время только подлые мошенники могут заботиться о своих душе и теле. Тот, кто оказался в тюрьме, получил гарантию, что с ним ничего не случится. Если подобное будет продолжаться три-четыре года, то будет нарушено равновесие нации: одни будут гибнуть, а другие сберегать свою жизнь! Сейчас тюремное заключение уже не является наказанием. И в то же время в Волховском котле солдаты лежат на голой земле, без сна, подчас без еды…» «Все в точку, как всегда», — усмехнулся про себя Юрген. К его превеликому стыду, речи фюрера ему нравились, в них все было ясно и понятно, казалось, что он обращается именно к тебе и вторит твоим собственным мыслям, а с собственными мыслями как поспоришь? Выходило, что правильно фюрер говорит, да еще этим совпадением мыслей возвышает тебя в собственных глазах. Юрген быстро пробежал глазами несколько абзацев, выхватил фразу: «Если неуклонно уменьшать количество хорошего, но в то же время сохранять плохое, то произойдет то, что было в 1918 году — 500 или 600 бродяг изнасиловали целую нацию». Слово «бродяги» вызвало новый приступ веселья, бродягой он привык называть себя еще с тюрьмы. И — «изнасиловали». После сегодняшнего-то дня!.. Зачем насиловать? Все по доброму согласию… Всю нацию…

— Обычная демагогия, — сказал он, желая традиционным в подобных случаях выражением матери потрафить ей. — Ох, как спать-то хочется! — он потянулся и сладко зевнул.

Но мать вновь обеспокоенно покачала головой.

Как в воду глядела! Через несколько дней почтальон принес заказное письмо, испещренное штампами: «Срочное. По делам Вермахта! Бесплатно по всем почтовым отделениям рейха!» Внутри конверта была повестка в военкомат.

— Согласно приказу фюрера вам оказана великая честь — на время войны вы являетесь пригодным для несения воинской службы. В призывном пункте вы должны отдать имеющееся у вас на руках свидетельство о снятии с военного учета. С собой надлежит иметь продукты на три дня. Для прохождения воинской службы в батальоне 999 вы должны явиться 10 сентября 1942 года в срок до 20 часов 30 минут по адресу… — читала мать. — Что такое батальон 999? — спросила она, прервав чтение. Юрген недоуменно пожал плечами. — И я никогда не слышала, — сказала мать и с надеждой: — Если батальон, то, может быть, строительный…

Какой бы ни был, выбирать не приходилось. Выбора вообще никакого не было. Приписка в конце повестки не оставляла лазеек для уверток: «Тот, кто нарушит приказ, ссылаясь на работодателя или других гражданских лиц, будет наказан в соответствии с законами военного времени».

Мать тяжело вздохнула и принялась шить походный мешок из прорезиненной ткани с двумя широкими наплечными лямками.

— Отец называл его «мечтой мародера», — сказала она, предъявляя неказистое творение своих рук.

Юрген отбивался от него как мог, но потом не раз мысленно благодарил мать. Его достоинства выявились уже на первом марше, от призывного пункта к вокзалу. Одни обрывали руки чемоданами, другие перекашивались под весом висящих на одном плече торбочек с длинными узкими лямками, лишь Юрген шел, насвистывая, расправив плечи и не чувствуя тяжести за спиной. Впоследствии выяснилось, что регулируемая длина лямок позволяет носить мешок поверх уставного ранца, а еще он оказался неожиданно вместительным, в отличие от чемодана или ранца его можно было набивать и набивать, а он все раздувался и раздувался, вот уж воистину мечта мародера.