Читать книгу "Танкисты. "Мы погибали, сгорали..." - Артем Драбкин"

Аронас Александр Михайлович

В начале сентября 1944 года в Литве мы наводили переправу через реку для танковой бригады. Рядом с нами остановились танкисты, у них в экипаже заряжающего не было, начали почему-то именно мне предлагать, мол, сапер, пошли к нам в экипаж, паек отличный, вшей не кормим, «броня крепка, и танки наши быстры». Я и вызвался, по молодости сам не осознавая, что делаю. Конечно, в пехоте было намного страшнее, но никто из стрелков не хотел попадать в танкисты. В пехоте есть шанс, что не убьют, а только ранят, а здесь точно сгоришь, как на «костре инквизиции». Мы уже насмотрелись, как наших танкистов жгут в каждой атаке. Я позже и сам понял, что танк – это закрытый железный гроб. Но, конечно, условия фронтовой жизни и быта танкистов были несравнимы со стрелками. Совершенно иной уровень. Кормили как «белых людей», у танкистов почти всегда была американская тушенка, перед боем выдавали калорийный НЗ на трое суток, который сразу же съедался нами на месте. Всегда была водка, табак, трофеи… Я попал в отдельный фронтовой танково-самоходный полк, который состоял из двух рот «Т-34», роты танков «Шерман» и роты (две батареи) «СУ-76». В полку было свыше 700 человек личного состава. За первый месяц службы в танкистах пришлось стать универсалом, я мог работать и наводчиком, и водить танк. Тех, кто попадал служить на «шермана», а тем более на «сушки» – хоронили заранее, танкисты просто не успевали выскакивать из этих машин, они горели моментально… С осени сорок четвертого и до конца войны полк три раза поменял свою матчасть. А «старым и опытным танкистом» считался любой, продержавшийся в полку полгода.

«T-34-76» 14-й армии

Если считать общий счет, когда я воевал в трех разных экипажах, то набирается лично моих и в составе экипажа десять достоверно засчитанных сожженных и подбитых танков и самоходок и три, как тогда говорили, поврежденных «бронеединицы», но не подтвержденных, так как поле боя осталось за немцами и они эти танки смогли вытащить на ремонт. Из всего этого «зверинца» считаю самым значимым уничтожение двух «Артштурмов». Первую самоходку, уже воюя на «Т-43/85», я подбил в районе городка Аффекен выстрелом в борт, а вторую уже на подходе к Пиллау. Первым снарядом попали в дульную маску, вторым перебили гусеницу, и самоходка была нейтрализована. Эти «Артштурмы» всегда являлись для нас настоящим кошмаром, мы избегали встреч с ними и с «тиграми», но от судьбы не уйдешь… Один раз мы просто бросили танк. Это случилось под Пиллау, уже в самом конце войны, в апреле сорок пятого года… Проявление минутной душевной слабости, почему-то именно в этот момент мы жить сильно захотели, ведь понимали, что война закончится в ближайшие дни. Мы выползаем на ровное, как стол, поле и видим прямо перед собой: метрах в семистах ползут восемь немецких танков, среди них пара-тройка «тигров». Мы запаниковали, вот она, наша смерть… Сожгут моментально, без вариантов…

Атака «КВ-1» при поддержке пехоты. Спиной к нам, видимо, командир взвода, вооруженный автоматом «ППС» и пистолетом. Через плечо у него перекинута плащпалатка в скатке. 1944 год, 26-я армия

Механик-водитель заорал «Смываемся!» и заклинил скорость на постоянный газ, мы пулей выскочили из «Т-34», и наш танк медленно пошел вперед, а мы залегли. Немцы выстрелили по танку два снаряда, которые чиркнули рикошетом по башне, а потом видят, что наш танк огнем не отвечает, и повернули влево на пехоту. Мы смотрим, наш танк не горит, а медленно ползет дальше. Там впереди был широкий противотанковый ров, мы надеялись, что наш танк туда навернется, но танк каким-то невероятным образом попал на перемычку рва и продолжил движение вперед. Начали бросать жребий, кому бежать за танком и останавливать его. Залезли обратно в танк, машина целая, сразу между собой договорились, чтобы никто не проболтался. Если бы в батальоне узнали о случившемся, нам бы трибунала и штрафбата не миновать. А в другой ситуации мы, один экипаж, остались против четырех немецких танков, так без каких-либо колебаний пошли в лоб на них и сожгли два немецких танка…

Калиненок Марат Александрович

У меня хоть и было несколько мелких ранений, царапин и легких контузий, но я даже в медсанбат не уходил и ранения почему-то не боялся. Думал: ранят, так ранят. Дрожь в коленках отсутствовала, потому что был совсем молодой пацан. И у нас все в основном были такие. А насчет плена даже не задумывался, потому что не собирался попадать. Думал, что если окажусь в безвыходном положении, то значит «прощай, мать Россия»… Не помню, чтобы меня хоть раз чувство страха сильно захлестнуло, и не помню, чтобы кто-то из наших ребят признался, что боится. Если поймал мандраж, то лучше в бой не ходить.

Хотя нет, все же был один случай, когда мне вдруг стало по-настоящему страшно. По-моему, это случилось во время очень тяжелых боев под Добеле, но может быть, я и путаю. В одном из боев получилось так. Слева от нас находился склон, и я услышал, что как раз за ним начинается бой. Приказал механику продвинуться вперед, выстрелили со склона по немецкой батарее и опять спрятались за бугор. Еще раз выскочили и выстрелили, но, когда опять выехали, нам влепили сразу четыре или пять снарядов… Машина задымила, и мы, конечно, сразу начали выскакивать из танка, но я замешкался, никак не мог отсоединить шлемофон от рации. Но когда все-таки выскочил, то моего экипажа уже и след простыл. Вообще меня всегда поражало, что я выскакивал из танка позже всех.

Уничтоженная колонна противника

Выскочил, спрятался под каток, жду, когда утихнет бой. А рядом с танком лежал убитый лейтенант – командир танкодесантников, и, как в таких случаях положено, я забрал у него документы. Но в том бою мы попали в окружение, из которого смогли выбраться только через несколько дней. Заняли круговую оборону и дня три отбивались от наседавших немцев. В тех боях из-за легкой контузии я перестал слышать, и, кстати, именно тогда мне единственный раз за всю войну пришлось стрелять из стрелкового оружия.