Читать книгу "Любовник из Северного Китая - Маргерит Дюрас"

Девочка говорит китайцу, что на улице ночь и становится прохладно.

Смотрит на него.

Она совершенно подавлена, говорит, что хочет сейчас же увидеть своего младшего брата: он, наверно, беспокоится, не зная, где она, и ему так одиноко.

Китаец подходит к ней, прижимается всем телом. Он знает, что с ней происходит, откуда такое отчаяние, такая боль. Уверяет ее, что иногда ночью такое случается со всеми: неожиданно теряешься, и тебе кажется, что ты погиб. Но это обязательно пройдет. С любым такое может случиться, если не спишь. А еще он говорит, что не может сейчас сказать точно, но, наверно, они все же полюбят друг друга.

Он дает ей выплакаться.

Наконец она говорит, что проголодалась.

Смеется вместе с ним.

— Я ведь уже давно люблю тебя, — говорит она тихо. — И никогда тебя не забуду.

Он говорит, что уже где-то это слышал, — смеется, — только не помнит где, возможно, во Франции.

А потом она смотрит на него. Долго. На его заснувшее тело, руки, лицо. И тихонько шепчет ему, что он псих. Только кажется, что тем самым она хочет сказать ему совсем другое — о том, как любит его.

Он открывает глаза. Говорит, что тоже проголодался. Они одеваются. Выходят на улицу. У него с собой ключи от автомобиля, он не собирается будить шофера.

Они едут по пустынному Шолону.

В вестибюле ресторана стоит большое зеркало.

Девочка проходит мимо. Видит себя. Мужская фетровая шляпа цвета розового дерева с широкой черной лентой, черные стоптанные туфли, украшенные бисером, чересчур ярко накрашенные губы, — все как тогда, на пароме.

Она смотрит на себя — даже подошла поближе, чтобы рассмотреть получше. Смотрит пристально. С трудом узнает себя. Не понимает, что случилось. Это она поймет гораздо позже: у нее уже сейчас то потерянное лицо, что будет потом всю жизнь.

Китаец останавливается. Обнимает девочку, тоже смотрит на нее.

— Ты устала… — говорит он.

— Нет… не в этом дело… я постарела. Посмотри на меня.

Он смеется. Потом становится серьезным. Потом берет в свои ладони ее лицо и рассматривает его.

— Да, правда, — говорит он. — Постарела за одну ночь.

Он закрывает глаза. Возможно, это и есть счастье.

Из ресторана доносится оглушительный рев — это китайские цимбалы, непереносимые для непривычного уха. Китаец просит, чтобы их посадили в другом зале.

Им предлагают маленькую залу, предназначенную для случайных гостей. Здесь не так слышна музыка. На столах скатерти. Довольно много посетителей-европейцев: французов, английских туристов. Меню написано по-французски. Официанты выкрикивают заказы по-китайски для тех, кто работает на кухне.

Китаец заказывает жареную утку с фасолевым соусом. Девочка — холодный суп. Для китайского ресторана она вполне сносно объясняется по-китайски, не хуже какой-нибудь вьетнамки из Шолона.

Девочка внезапно прыскает со смеху прямо в лицо китайцу. Потом гладит его по щеке.

— Какая странная вещь — счастье, — говорит она. — Оно охватывает тебя внезапно, как и гнев.

Они едят. Девочка ест с жадностью. Китаец говорит:

— Удивительно, мне все время хочется увезти тебя…

— Куда?

— В Китай.

Она смеется, скривив губы:

— К китайцам… Я что-то не очень люблю китайцев…

— Понимаю.

Девочка говорит, что ей очень интересно, каким образом его отец сумел так разбогатеть. Китаец объясняет, что отец никогда ни с кем не говорит о деньгах, ни с женой, ни с детьми. Но он все-таки знает, как все это началось:

— Он начал строить дешевое жилье, построил не меньше трехсот квартир. Многие улицы в Шолоне целиком принадлежат ему.

— И твоя квартира, конечно, тоже.

— Да, конечно.

Она смотрит на него. Смеется. Он тоже смеется. Это счастье.

— Ты единственный ребенок в семье?

— Нет. Но я единственный наследник всего состояния. Потому что моя мать — первая жена моего отца.

Она не очень понимает, что это означает. Он говорит, что никогда не станет ей объяснять, что это совершенно ни к чему.

— А где ты жил в Китае?

— В Маньчжурии, я тебе уже говорил.

— Это на севере?

— Да, на севере. Там даже снег выпадает.

— Пустыня Гоби, кажется, недалеко от Маньчжурии.

— Не знаю. Возможно. Кажется у нее есть еще и другое название. Мы уехали из Маньчжурии, когда Сун Ят-сен объявил о создании Китайской республики. Тогда мы продали все земли и все драгоценности моей матери. И уехали на юг. Я все отчетливо помню, мне было пять лет. Мама плакала, кричала, легла на дорогу и не хотела сделать ни шагу, она говорила, что предпочитает умереть, чем жить без своих драгоценностей.

Китаец улыбается девочке.

— Мой отец умеет делать дела, тут он просто гений. Но я понятия не имею, как и когда он надумал строить эти квартиры. Идеи ему приходят тоже гениальные.

Девочка смеется. Он не спрашивает, почему она смеется.

— А твой отец, он потом выкупил драгоценности твоей матери?

— Да.

— А какие это были драгоценности?…

— Нефрит, брильянты, золото. Богатые китайские девушки обычно получают в приданое примерно одно и то же. Я не уверен… но, по-моему, изумруды там тоже были.

Она смеется.

— Почему это вызывает у тебя смех? — спрашивает он.

— Когда ты говоришь о Китае, у тебя появляется такой смешной акцент.

Они смотрят друг на друга. И улыбаются. Долгая улыбка. В этой улыбке уже нет страха.

— Мы почти не знаем друг друга, — говорит китаец.

Они опять улыбаются друг другу.

— Правда… я так до конца и не могу поверить, что ты тут, рядом со мной. Так о чем я говорил?

— Ты говорил о квартирах…

— Эти квартиры напоминают африканские хижины или деревенские лачуги. Их можно снять по твердой цене. Все предусмотрено. Для местных туземцев из деревень так лучше. Они живут все вместе и не чувствуют себя покинутыми, одинокими. У бедняков свои привычки, и они не хотят с ними расставаться. Многие спят в открытых галереях. Когда дует муссон, там прохладно.

— Знаешь, спать на улице — об этом можно только мечтать. Да еще все вместе и в то же время каждый отдельно, сам по себе.

Она смотрит на него. Смеется. Они все время смеются. Он снова стал настоящим китайцем. Он очень счастлив: ему и весело, и вместе с тем он глубоко серьезен — слишком сильное и хрупкое это его счастье. Они едят, Пьют.