Читать книгу "Филип и другие - Сейс Нотебоом"

— Чего они хотят?

И я заорал:

— Я тебе уже сказал, что не знаю.

Предводитель снова ухватился за меня.

— Тут небольшая трудность, — сказал он. — Кое-что не сошлось в кассе. Касса, в кафе. Совсем ненамного.

Я почувствовал ужасную усталость. На улице не было ни души.

— Это действительно досадно, — бормотал он. — Серьезная неприятность. Совершенная мелочь. Пошли с нами в кафе, а?

— Ладно, — согласился я, — и спросим самого patron, что там случилось.

И мы, все вместе, медленно направились в сторону кафе, тупо и молча, как стадо, — пока они внезапно не остановились. Я хотел идти дальше, но он принялся орать:

— Теперь ты должен остановиться, ты, проклятый, вонючий… — И вдруг замолчал.

— Я думал, мы должны вернуться в кафе, — сказал я, но он схватил меня за одежду и закрыл мне рот своей здоровенной лапой, потом зажал нос другой рукой, так что я совсем не мог дышать.

— Если бы с тобой не было девушки!.. — взвизгнул он, а потом выругался, отпустил меня и заговорил плаксивым голосом: — Такая неприятность, просто не могу сказать.

Я начал медленно отступать, пока не увидел, что один из них держит в руке нож. Это уже серьезно, подумал я, нож был ржавый, и я спросил:

— Сколько?

— Шестьсот, — ответили они.

— Шестьсот, — перевел я Вивьен, потому что у меня с собой денег не было.

— Почему? — спросила она, но я не ответил.

— Спроси тогда у них, в чем дело.

— Сама видишь, они пьяны.

Она вытащила бумажник.

— An Irishman would have fought the lot of them,[32]— сказала она, — Раз, два, три, четыре.

Она отсчитывала стофранковые банкноты в протянутую потную ладонь.

— Тут только четыре, — сказал он, — я видел, у тебя там еще бумажка в тыщу франков.

— Спроси, найдется ли у него сдача.

В ответ на мой вопрос он помахал в воздухе только что полученными от Вивьен банкнота-ми. Она отдала ему тысячефранковый билет и получила сдачу — четыре сотни.

— Такая неприятность, — сказал он, пожимая нам руки. Теперь он плакал по-настоящему. — Мне очень досадно… дурацкий спор. — И они ушли прочь.

Мы не сказали друг другу ни слова. Я знал, что она считает меня трусом, и через некоторое время спросил:

— Ты, конечно, думаешь, что я трус?

— Нет, мне только жаль, что так вышло, — сказала она. — Ты ведь не умеешь драться, правда? И потом, что может сделать один человек против пятерых?

«Да, — подумал я, — она права», — и даже нашел себе оправдание:

— Бог знает, что они бы сделали с тобой, они были пьяны. — Но думал я только о том, что ирландец дрался бы с ними, и знал: она тоже думает об этом. Вдруг она остановилась:

— Давай забудем об этом. Совсем забудем, как будто этого никогда не было.

И мы пошли дальше.

Улицы были тихими, но вдалеке слышался шум города. Она непрестанно касалась моей руки, я понимал, чего она от меня ждет, и наконец схватил ее, прижал к стене, и стал ласкать — но при этом не терял головы, и отмечал про себя, не знаю, как сказать иначе, все детали ее лица — крошечные мягкие волоски на щеках, розовый, чувственный рот. Вдруг она зашевелилась под моими руками, задрожала, как парусник, поймавший попутный ветер, — и я услышал, что она говорит, но не мог понять — о чем.

— Что с тобой? — спросил я. — О чем ты? — И медленно разжал руки.

Но она отвернулась от меня. И стояла так некоторое время, с полуоткрытым ртом.

Наконец она спросила:

— Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Кто научил тебя этому?

Я и не знал, что сделал что-то особенное, — я делал то, что должен был, по моим понятиям, делать, и считал, что именно так поступали в подобных случаях остальные.

— Я никогда еще не спал с женщиной, — сказал я.

Она взяла меня за плечи и притянула поближе к себе:

— Ну, так не делай этого никогда.

— Ты-то наверняка спала со многими.

Она кивнула в знак согласия задумчиво, словно подсчитывая:

— Но я больше этого не делаю. — И вдруг заплакала.

Я пришел в бешенство. Не рыцарская реакция, но что ж тут поделаешь.

— Не плачь, — сказал я, — не надо. — И подумал: почему это все норовят поплакать у меня на плече? И впервые вспомнил дядюшку Александра в тот первый вечер в Лоодсдрехте, когда он сказал, что никогда не плачет.

— Я не плачу, — сказала она, — но откуда ты знаешь, что у меня горе?

— Твои глаза… — я обвел вокруг них кончиками пальцев, словно рисуя оправу очков, — вокруг них столько морщинок.

Я так и стоял, обнимая ее, а она плакала, прислонясь к стене.

Наконец она сказала:

— Он был такой чудный. — Она сделала ударение на «чу», отчего все слово приобрело странное подвижное звучание.

— Кто? — спросил я.

— Мой ребенок.

— У тебя был ребенок… — Я почувствовал отчуждение. — Думаю, что мне пора спать, — сказал я.

Потом я поцеловал ее на прощание, а она все рассказывала о мужчине, который оставил ее:

— Он был такой красивый и большой и все делал так чудесно; я без труда могла заставить его жениться, без труда, он сам предложил, хотя не хотел настоящего брака. Я этого не сделала, потому и получила — то, что получилось. — Она подняла голову и прямо посмотрела на меня. — У тебя странные глаза, — сказала она, — соблазнительные глаза, наверное, при дневном свете они у тебя зеленые; кошачьи глаза.

Они всегда разные, подумал я, а она просунула руки мне под одежду и сказала, что я тоже должен так сделать, и я почувствовал, какая у нее нежная кожа, мои руки сами собой задвигались, и она снова зашевелилась и тяжело задышала — а я подумал: не хочу слушать твое дыхание, хочу сам так дышать и не хочу ощущать, как ты движешься подо мной (мы очутились уже на траве и лежали на ее плаще), хочу сам двигаться, мне хотелось повторить то, что иногда показывают в кино, сильнее сопеть и двигаться, так же, как она, но у меня ничего не получалось, все это казалось мне дурацким занятием — может быть, потому, что я продолжал думать о том, что она совсем старая и неинтересная и у нее был ребенок, но она, кажется, ничего не заметила. В конце концов, когда я уже лежал неподвижно, она сказала:

— До чего же ты худой.

— Ребенок, — спросил я, — куда он делся?

— Мне пришлось с ним расстаться, — прошептала она, теперь она была по-настоящему расстроена. — Мне пришлось отдать его, и я больше никогда его не увижу — пришлось пообещать, что я не сделаю попытки его увидеть. Он живет с приемными родителями. Это был самый прекрасный ребенок на свете.