Читать книгу "Шпага Софийского дома - Андрей Посняков"

Вокруг примыкавшей к коновязи ограде толпились чем-то возбужденные люди. Кто-то из приказчиков что-то выспрашивал у толстого рыжебородого дядьки в поношенном зипуне.

— Да от поутру выхожу с корчмы, гляжу — лежит… Прибитая, спаси Господи…

Толстяк размашисто перекрестился на маячившую вдалеке главу церкви Успения. Приказчик что-то тихо уточнил… Вообще, это сильно напомнило Олегу Иванычу процедуру первичного опроса свидетелей.

Он с любопытством обернулся… и замер, пораженный: на покосившихся кольях ограды, лицом к реке, было распято обнаженное тело Тоньки-Заразы! Мертвые глаза девчонки, казалось, смотрели прямо на Олега, вокруг рта, стекая на шею и грудь, запеклась черная кровь. Прямо над головою Тоньки огромным ржавым гвоздем был прибит сизый человеческий язык, видимо Тонькин. По языку ползали жирные темно-зеленые мухи…

— «Тимоха Рысь обещал язык отрезать…», — справившись с порывами тошноты, вспомнил Олег Иваныч и решительно направился к приказчику, отвел в сторону…

Узнав Гришаню, тот благосклонно выслушал Олега, заявив, что Спиридон Кривой уже ждет пыток в порубе, а что касаемо Тимохи Рыси, то — не пойман, не вор… К тому же Тонька-Зараза оказалось беглой холопкой, прижившейся у фишовского смерда Емельки Плюгавого, известного тихвинского сутенера. Так что предстояло еще выяснить ее хозяина да выспросить, что он хочет за порчу своей вещи — холопки Тоньки. А пока хозяин не найден, вскорости и Спиридона придется выпустить, предварительно для порядку пытав, а за что его держать в порубе, даже если он и признается в чем, — терпильца-то нет!

Да-а… законы… Впрочем, как и там, дома. Попробуй-ка без терпилы-то.

Олег Иваныч покачал головой и поклялся сделать все, чтобы наказать убийцу. В том, что подобную гнусность сотворил именно Тимоха Рысь, он не сомневался.

Вечер выдался тихим, благостным. По бархатно-золотистому небу медленно плыли прозрачные невесомые облака, подсвеченные снизу оранжевым заходящим солнцем, в вересковых кустах у ограды двора отца Филофея заливисто свистел соловей.

— Эк, как выводит, собака! Казалось бы — совсем неприметная птаха, а вот, поди ж ты… — сидевший у подоконника Гришаня аж прослезился от удовольствия.

— Поистине, райская услада, — согласно кивнул вошедший в горницу отец Филофей и протянул смурно сидевшему на лавке Олегу кусок бересты с костяным стержнем.

— Вот те писало, как просил.

Кивком головы поблагодарив хозяина, майор быстро набросал на специально выделанной берестяной коре пару строк крупными печатными буквами. Тщательно свернул кору в трубочку, перевязав крепкой вощеной нитью, позвал Гришаню:

— Знаешь, где богомольцев двор?

Тот кивнул.

— Летаху! Не в службу, а в дружбу… Передашь боярыне Софье!

* * *

В светелке жарко горели свечи, их трепещущее желтое пламя отражалось в окладах икон, пахло благовониями и топленым жиром. Упав на колени перед иконой, истово молилась боярыня Софья. Черные одежды ее распластались по выскобленному дощатому полу, словно крылья раненой птицы. Вот уже второй год не было у нее ни убитого москвитянами мужа, ни деток, унесенных лихоманкой. Второй год боярыня собиралась принять монашеский постриг, лишь желание закончить дела сдерживали ее — мечтала поставить часовню на перекрестке дорог, и отец Филофей обещал помочь ей в этом богоугодном деле.

Чуть слышно скрипнула дверь…

— Матушка!

— Чего тебе, Никодим?

— Послание тобе малец принес.

— Что за малец?

— Убег уже.

Дрожащими руками боярыня развернула бересту…

«Любезная госпожа Софья! Опасайся разбойника Тимохи Рыся и его банды. Когда отправишься в путь, усиль охрану, и пусть тебе будет удача. Друг».

Любезная госпожа… Давно ее так никто не называл. Кроме разве что отвергнутого любовника боярина Ставра. Но это не Ставр, нет, да и откуда ему здесь взяться? Записка написана как-то странно, не совсем по-русски, видно, писал иностранец, свей или немец… а «банда» — вообще фряжское слово. Фрязин? Миланец, генуэзец или венецианский гость? А может быть, он из Кафы? Да, скорее всего, из Кафы, прибыл с московскими купцами.

— Никодим!

Верный слуга бросился в горницу.

— Пойдешь в ряды, узнаешь, нет ли средь купцов фрязина или немца. Да смотри у меня, как в прошлый раз, не упейся, а то живо батогов отведаешь!

— Как можно, матушка! В точности все исполню.

Софья подошла к окну, провожая бегущего слугу задумчивым взглядом. Жаль, что этот неведомый друг фрязин или немец. Был бы лучше новгородец… красивый, высокий, с русой кудрявой бородкой, с глазами цвета свейской стали, как у того, что был тогда в церкви. О, Боже, что за грешные мысли.

Упав на пол, боярыня вновь принялась молиться.

Красива была боярыня Софья. Красива, умна, образованна, да еще и богата. Только вот счастья у нее не было.

Хороши были струги костромского купца Ивана, крепкие, вместительные, на веслах и под парусом ходкие. Вез Иван в Новгород воск да рыбу соленую — осетров волжских, что царь-рыбой прозваны. Окромя этого были на стругах и бочки с медом, большие, пузатые, какие называют беременными, и мед в них был сладок, вязок и душист. Солидную прибыль сулили Ивану товары его. Хоть и не торговал сейчас Новгород с ганзейцами, однако сведущие люди сказывали, на воск да мед купец всегда найдется, не ганзейцы, так свеи иль орденские немцы, да еще про голландцев с англичанами слухи ходили… Правда, Иван этим слухам не очень-то верил — уж больно сильна Ганза, вендские купцы ни за что голландцев к Новгороду не пустят… хотя, может, какой шальной кораблишко и прорвется через Зундский пролив.

— Чего с ганзейцами-то не поделили? — возлежа на небольшой площадке на корме, интересовался Иван у Гришани. — Ни им не выгодно, ни нам, ни самим новгородцам…

Гришаня в который раз пояснял, что ганзейские гости уж слишком оборзели. И сукна у них короткие, в тюке гораздо меньше, чем сказано, и селедка в бочках крупная пополам с мелкой черт-те как положена, да и воск они «колупают», а что отколупано — то их. В общем, никакого сладу. А когда купцы новгородские «заморские» возмутились, ганзейцы обиделись, совсем перестали в Новгород товары возить. Ну, то Ливонскому магистру на руку, флот орденский ничуть не хуже ганзейского, а пожалуй, и лучше.

— Но, Иван свет Федотыч, ганзейцы или Ливонский Орден — не твоя забота! Тебе ж товар все равно новагородским купцам сдавать, оптом, так ведь? — Гришаня пытливо взглянул на купца. Тот усмехнулся, отворачиваясь, так что даже лежащий рядом Олег догадался — не очень-то хочется костромичу новгородцам товар сдавать, куда как выгодней было бы напрямик иноземцу какому… выгоднее, но и опасней — новгородские купцы людишки ушлые, обид себе не прощают. Потому и отвернулся купец от Гришани, замолк, не хотел продолжать неприятную тему.