Читать книгу "Грюнвальдское побоище. Русские полки против крестоносцев - Виктор Поротников"

Между тем в Дорогобуже было не все ладно. Оршанский князь Святополк Иванович вдруг стал требовать у Лингвена Ольгердовича две деревни в урочище Крутой Яр. Когда-то эти села входили в состав удельного Оршанского княжества, но с некоторых пор несколько волостей в междуречье Днепра и Западной Двины отошли к более могущественным Смоленску и Витебску. В этом споре с Лингвеном Ольгердовичем Святополк Иванович заручился поддержкой Федора Юрьевича, княжеский удел которого тоже обеднел на четыре деревни, захваченные Смоленском.

Лингвен Ольгердович отправил в Дорогобуж своего боярина Войшелка, обладавшего изворотливым умом, поручив ему урядиться с Федором Юрьевичем. Лингвен достаточно хорошо знал дорогобужского князя, за внешней простоватостью которого скрывались изрядные достоинства и пороки, перемешавшиеся у него в душе и образовавшие опаснейшую смесь. Федор Юрьевич умел загребать жар чужими руками, играя на чужих слабостях, как сказитель на гуслях. У Лингвена было подозрение, что оршанский князь выставил ему свои претензии, умело подбитый на это Федором Юрьевичем. Козни Федора Юрьевича всегда имели глубокие корни.

Лингвену было неприятно, что тяжба из-за спорных волостей вдруг возобновилась как раз после княжеского съезда в Берестье, где Ягайло и Витовт договорились сообща сокрушить Тевтонский орден. В грядущей войне с немецкими крестоносцами Витовт возлагал особые надежды на полоцкие и смоленские русские полки, поскольку Новгород и Псков отказались воевать с немцами, ссылаясь на договор с Ливонским орденом. Не пожелали враждовать с Тевтонским орденом также московский и тверской князья. Эта тяжба грозила внести раскол в стан русских союзников Ягайлы и Витовта, а этот раскол мог серьезно ухудшить отношения между Лингвеном и литовским князем.

Вот почему Лингвен решил устранить это недоразумение, перетянув на свою сторону Федора Юрьевича, как самого хитрого и коварного из смоленских князей.

Горяин и его дядя, помывшись с дороги в бане, прибыли в княжеский терем, где оказались за одним столом с Федором Юрьевичем и литовским боярином Войшелком. Посол Лингвена вел беседу с Федором Юрьевичем о том, насколько важно сохранять единодушие и союзнические обязательства накануне решающего столкновения с Тевтонским орденом. Со слов посла выходило, что мелочные обиды и притязания способны обречь на неудачу столь великое начинание, а ведь победа над тевтонскими рыцарями принесет тому же Святополку Ивановичу богатую добычу, с коей не сравнится доход от двух захудалых деревенек.

Федор Юрьевич внимал послу с серьезным лицом. Но едва в гриднице появились Давыд Гордеевич и его племянник, как внимание князя сразу же переключилось на них. Прервав посла на полуслове, Федор Юрьевич стал расспрашивать Давыда Гордеевича о поездке в Трубчевск и о состоявшихся там смотринах жениха.

Знатный литовец, видимо, не привык к такому бесцеремонному обращению. Он недовольно заметил Федору Юрьевичу, что не подобает при обсуждении важнейших дел ни с того ни с сего перескакивать на заботы пустяковые и малозначащие.

– Нужно сначала завершить более значимое дело, а уж потом отвлекаться на разные мелочи, – проговорил Войшелк, глядя на князя с некой укоризной.

В облике посла все говорило о знатности его рода и о том доверии, каким он пользуется у Лингвена Ольгердовича. Литовец был уже немолод, но еще не сед и не согбен годами. Одет он был в длинный фиолетово-желтый кафтан с широкими рукавами, расшитый золотыми нитками. Пальцы посла были унизаны перстнями, на которых переливались блестящие драгоценные камни. Темно-русые волосы посла были расчесаны на прямой пробор, его борода была аккуратно подстрижена, как было принято у литовцев, принявших христианство.

Было видно, что сей муж всякое повидал в жизни, о том говорили глубокие морщины у него на лбу, длинный шрам над левой бровью, немного тяжелый, пронизывающий взгляд серых глаз.

Упрек посла Федор Юрьевич выслушал с еле заметной небрежной усмешкой.

– Скажи-ка, друже, коль посреди важной беседы тебе вдруг скрутит живот, ты что же, наложишь себе в штаны, но не прервешь серьезный разговор? – Князь отпил вина из серебряной чаши и глянул в глаза послу. – Или же комар сядет тебе на шею и станет пить твою кровь, а ты не прихлопнешь его из опасения внести паузу в серьезную беседу. Так что ли?

– Подобные сравнения не вполне уместны, княже, – слегка опешив, промолвил Войшелк. – Телесное недомогание всегда простительно, ибо причины, его вызвавшие, зачастую не связаны с людскими помыслами, сваливаясь, как снег на голову. Впившийся в шею комар и вовсе не может быть помехой в важном разговоре.

– Что более важно на данный момент, а что менее, позволь определять мне, друг мой, – сказал Федор Юрьевич. – Мы продолжим обсуждение нашей проблемы чуть позднее. Ведь нам спешить некуда.

Повинуясь воле князя, Давыд Гордеевич принялся обстоятельно рассказывать о встрече Горяина с отцом его невесты и о своих впечатлениях о родственниках боярина Воимысла. Являясь не просто приближенным Федора Юрьевича, но также и его близким другом, Давыд Гордеевич позволял себе в беседе с ним такие смачные шутки и вольные обороты речи, что щеки Горяина порой заливались густым румянцем, а кусок застревал у него в горле. Князь же и Давыд Гордеевич громко хохотали, переглядываясь друг с другом и почти не прикасаясь к яствам.

Впрочем, Горяин вскоре смекнул, что это веселье за столом было явно показное. Таким образом Федор Юрьевич, верный своей привычке, хотел досадить литовскому послу. Неприязнь Федора Юрьевича к литовцам была давняя и неистребимая.

Расспросив Давыда Гордеевича, Федор Юрьевич, как бы между прочим, завел разговор о княжеском съезде в Берестье, куда он ездил вместе с Лингвеном Ольгердовичем, Юрием Глебовичем и еще несколькими русскими князьями.

– Ничего нового из уст Узколобого на том съезде не прозвучало, – молвил Федор Юрьевич, отщипывая от яблочного пирога маленькие кусочки и отправляя их себе в рот. – Потоком лились желчные речи с призывами растоптать немецкую спесь, изгнать тевтонских рыцарей из Жемайтии и Померании. Рыжебородый вторил Узколобому в том же духе. Оба целовали крест на преданность друг другу в присутствии гнезненского архиепископа. Хотя было видно, что для этих двух лжецов очередная клятва на кресте все равно что очередной зевок.

Узколобым называли за глаза Ягайлу его недруги. Ягайло был довольно неказистой наружности; он имел худосочное телосложение, его небольшая голова имела форму сильно заостренного яйца, отчего у него был узкий лоб, такой же узкий подбородок и вытянутое лицо. Рыжебородым называли Витовта, так как рыжина в его бороде была более заметна, нежели в волосах.

Презрение, прозвучавшее в словах Федора Юрьевича, вывело из себя боярина Войшелка.

– Не пристало тебе, княже, столь нелестно отзываться о своем сюзерене, – сердито проговорил посол. – Всем ведомо, что ты – безбожник, но не нужно кощунствовать, упоминая клятву на кресте двух достойнейших мужей. Их клятва священна и возвышенна! Эта клятва объединяет Литву и Польшу в мощный союз!

– Ого! – Федор Юрьевич сделал удивленное лицо, словно узрел и услышал нечто необычное. Он поднял чашу с вином. – Что ж, други мои, давайте выпьем за двух достойнейших мужей, которые являются не только сильными властителями, но и доводятся друг другу двоюродными братьями. Впрочем, это родство не помешало Ягайле заманить в ловушку и удавить петлей Кейстута, отца Витовта. Сам Витовт тогда тоже угодил в плен к Ягайле и чудом избежал смерти, бежав из темницы переодетым в женское платье.