Читать книгу "Дети немилости - Ольга Онойко"

Итак, Онго размышлял, глядя вдаль, а я ел. Если Онго желает сделать паузу, лучше ему не мешать; потому что когда он пожелает высказаться, помешать ему не сможет никто.

Наконец, Онго провёл кончиками пальцев по бумагам, стоявшим в ящике на столе.

— Разбираешь документы, Мори?

— Да. Несрочную корреспонденцию отца. Что-то секретное… что-то личное.

— Это — несрочное? — в голосе Онго звучала улыбка, когда он движением фокусника извлёк из плотной кипы бумаг единственный желтоватый конверт.

Я улыбнулся.

— Это здесь по другой причине.

— Мой первый хоранский отчёт, — задумчиво сказал Онго. — Не лучшим образом составленный документ. В ту пору я был несколько… расстроен нервически, если можно так выразиться.

«…я обнаружил хозяйственные злоупотребления в количестве, едва ли превышающем обычное, — писал он. — Солдаты сражаются так же доблестно, как в прежние времена. План князя Мереи я нахожу ученическим, лишённым как серьёзных ошибок, так и блеска. Однако командирский состав совершенно не приспособлен к нахождению вне штаба. Это особенно прискорбно ввиду наличия среди штабных офицеров магов, занимающихся температурным комфортом».

— Я питаю особенные чувства к этому документу, — сдерживая улыбку, сказал я. — Ответ на него батюшка отправил в Хоран с неким молодым офицером, которого рекомендовал…

— …мне в адъютанты, — Онго кивнул, возвращая конверт на место, и заметил: — Пожалуй, будет лучше, если это останется в твоём личном архиве. О содержании я не тревожусь, ни слова лжи здесь нет, но меня не устраивают форма и интонация.

Я почтительно согласился.

Перед тем, как отправить меня, желторотого выпускника Академии, на охваченный войной юг, отец дал мне прочесть этот отчёт. Генерал Мереи, первый командующий Южной операцией, завяз в Хоране на три года. Он рапортовал, что природные условия необычайно тяжелы, продвижение невозможно, хоранский тейх располагает огромным войском, которое набрано из кочевников, привычных к войнам в жаркой степи и полупустыне; наиболее разумно прекратить попытки наступления и укрепить теперешнюю границу, оставив мысль идти до Хораннета, столицы Юного Юга.

Онго написал своё первое письмо через три дня после того, как прибыл в ставку Мереи.

Через одиннадцать месяцев Хораннет пал.

Но ещё задолго до этого, подняв глаза от отчётливых резких строк — даже в почерке Онго чудилось эхо одолевающей его ярости — я встретил понимающий взгляд отца: оба мы были потрясены и испытывали восторг, близкий к опаске. С трудом верилось, что такое возможно. Едва придя в себя в чуждом мире, не успев изучить новейшие вооружения, в незнакомой местности, в разгар операции, длящейся уже три года, Эрдрейари за несколько дней выявил ошибки командования и составил рекомендации к их исправлению.

Позже я спросил у него об этом.

«Но люди-то всегда одинаковы», — добродушно отвечал генерал.

…Онго подошёл к расписному деревянному глобусу, тронул тяжёлый шар. Поднял взгляд на книжные полки за чистым стеклом — и озадаченно склонил голову. «Позволь, Мори», — проговорил он; не дожидаясь моего ответа, отворил дверцу и вытащил одну из книг.

— Это — издали? — раздельно спросил он, и голос его был полон неподдельного ужаса.

— Онго…

В руках генерала оказалось моё любимое издание «Слова о Востоке», карманное, в отличном прочном переплёте и с прелестными миниатюрами.

— Не то чтобы это был личный дневник, — весьма сухо сказал Онго, листая страницы с таким видом, будто касался чего-то гадкого. — Но, во-первых, он ни в коем случае не является цельным произведением, а во-вторых, я не успел подготовить его к печати.

Я так оробел, будто сам подписал путевые заметки Эрдрейари в печать, хотя впервые это было сделано задолго до моего рождения. Я находил книгу очаровательной как раз за отсутствие столь ценимой Онго безупречной формы; в ней всё было вперемежку — стихи, записи народных сказок, мысли о государственной доктрине и военном деле, картины быта и нравов, снова стихи…

Онго брезгливым движением поставил книгу на полку. Пощёлкал пальцами. Стук, стук. Он не имел привычки вздыхать.

— У меня было дурное предчувствие, — пробормотал он.

Я опустил чашку на блюдце. Эрдрейари мастер беседы, но времени остаётся всё меньше…

— Онго, — сказал я. — Прости, что меняю тему, но чем я обязан твоему сегодняшнему визиту?

Тот помолчал. Уточнил:

— Если я не ошибаюсь, сегодня в Данакесту возвращается Эррет?

— Да. Честно говоря, я ждал её не раньше чем через месяц, но она быстро управляется с делами. Надеюсь, она сможет рассчитывать на твою помощь, Онго. Ты сам когда-то сказал, что Восточные острова не прощают пренебрежения, а из-за переговоров с аллендорцами я непозволительно затянул с поездкой. Пришлось заказать верховному магу пространственный разрез. Атомник может подождать на авиаполе, но схема ждать не будет…

Онго поглядел на меня.

— Мори, — сказал генерал, — я знаю, что ты торопишься, и потому прошу прощения за то, что сразу перехожу к делу.

Я удивлённо поднял бровь.

Впрочем, должно быть, для Эрдрейари эти светские разговоры действительно называются «сразу». Я забываю, что он родом из другой эпохи. Какое-то время после пробуждения в его речи ещё проскальзывали старинные конструкции, а его представления о нравах и общественном устройстве не соответствовали действительности, но уже через пару месяцев он стал казаться совершенно современным человеком.

Есть иллюзия, что со временем нравы смягчаются и мы цивилизованнее наших прадедов. Но стоило взглянуть, как Эрдрейари обращается с пленными, мирными жителями, собственными солдатами, сравнить его с живыми генералами… Благородство — категория вневременная.

Эрдрейари медленно мерил шагами комнату. Качался тяжёлый плащ, утреннее солнце золотило маску. Яркий луч сверкал на лаке глобуса, как раз там, где находилась столица и примыкающие к ней земли.

— Мори, — наконец, произнёс Онго, остановившись возле глобуса и разглядывая северные материки, — я понимаю, как нелепы разговоры о предчувствиях, и всё же… Не могу сказать, чтобы мне приятно было сознавать это, но своим теперешним существованием я обязан Лаанге.

— Мы все многим обязаны Лаанге, — сказал я. — Но не упомню человека, которому было бы приятно это сознавать.

Онго склонил голову, скрестив руки на груди.

— Пойми меня правильно: я более чем благодарен ему. Я рад, что получил возможность узнать вас всех и исполнить клятву.

И тогда — возможно, с опозданием — я почувствовал беспокойство. Онго держался слишком серьёзно, слишком долго он подводил разговор к тому, что я должен был услышать. Он, конечно, был литератор, но и военачальник; он мог выражаться вычурно, но хождений вокруг да около не уважал в обеих своих ипостасях.