Читать книгу "Багровая земля - Борис Сопельняк"

Мои земляки предпочли измене смерть! – с гордостью закончил Шерзамин и обернулся ко второму пилоту. – Скорость? Курс?

Тот что-то ответил, и Шерзамин удовлетворенно кивнул:

– Порядок. Давай-ка чуток повыше, а то впереди трехтысячник, с него нас могут достать.

Потом Шерзамин рассказал, с какими тяжелыми боями их группа пробивалась в Кундуз, как горел он жаждой мести, как написал рапорт, начальству, в котором просил направить его в военное училище, как был рад, что его зачислили на пехотный факультет, что он станет именно пехотным офицером и сможет своими руками убивать душманов.

– И вдруг неожиданный поворот судьбы, – улыбнулся Шерзамин. – Пришли врачи и стали отбирать самых здоровых ребят для авиационных училищ. Я далеко не богатырь, но… медицинскую комиссию прошли всего три человека, в том числе и я. Вскоре нас отправили в Советский Союз. Ни за что бы не поверил, если бы год назад мне сказали, что я буду учиться летать, и не где-нибудь, а в Краснодарском авиационном училище имени Героя Советского Союза Анатолия Серова. Семьдесят питомцев училища стали Героями, а четверо – дважды Героями Советского Союза.

Здесь стали на крыло космонавты Комаров, Хрунов и Горбатко, а в довоенные годы его окончил легендарный Алексей Маресьев… Так, трехтысячник прошли, – обернулся он ко второму пилоту, – начинай потихоньку снижаться… И вот ведь как бывает, – продолжал Шерзамин свой рассказ, – я мечтал о сверхзвуковых скоростях, о полетах в космос, а повторить пришлось во многом, путь Маресьева. А то, что веду самолет, пусть и не истребитель, а транспортный Ан-26, самое настоящее чудо, которое совершили врачи.

– А что было до госпиталя? – не мог не спросить я.

– Сбили. В мой Су-22 угодила ракета. За два года больше тысячи боевых вылетов, сотни успешных бомбежек в Панджшере, Кунаре, Газни, а вот у Хоста не повезло. Мы работали звеном. Четыре самолета бомбили ущелье, в котором засела большая банда. При выходе из пике я получил «стингера», причем прямо в кабину. Ноги – в кровь, кисть правой руки – в осколки. Начался пожар. Высота всего восемьдесят метров. Решил катапультироваться. Потянулся к красной ручке, а схватить-то нечем. Рванул левой! И очень вовремя – через мгновенье самолет взорвался. Приземлился в ста пятидесяти метрах от душманской базы. Они меня видели и даже приветственно помахали руками. При этом «духи» прекрасно понимали, что я никуда не денусь, и продолжали бой с самолетами. Первое, что я сделал, нашел между камнями щель и засунул туда документы и карты. В щель побольше забрался сам: самолеты вели такой сильный огонь, что я мог погибнуть от своих. В десяти метрах от меня работал душманский пулемет, а я лишь глазел и ругался: мой вылет был таким скоропалительным, что в спешке я забыл пистолет.

Шерзамин потер заметно побелевшую кисть правой руки и спросил:

– Может быть, хватит? То, что было дальше, очень невеселая история. Я ее никому не рассказывал. Начинать-то начинал, но закончить не мог.

– Волнуетесь?

– Нет. Скорее всего, в душе еще не все отболело. Как начну прокручивать в голове эту историю заново – шрамы горят огнем, осколки бродят под кожей, а сердце закипает такой злостью, что кажется, вот-вот разорвется. В такие минуты я сам себя боюсь.

– Вы начните, – как можно мягче попросил я. – Начните, а там будет видно. Почувствуете, что трудно, тут же остановитесь.

– Да, я через это должен перешагнуть. – стиснув совсем уже белую кисть, прошипел Шерзамин. – Должен! Иначе я не пуштун…

Так вот, крупнокалиберный пулемет бьет по моим товарищам, а я в десяти метрах от него, но беспомощен, как годовалый ребенок. Осмотрелся… Из ног течет кровь, из руки просто хлещет, комбинезон посечен осколками, но самое скверное – потерялись ботинки. При катапультировании такое бывает: шнурки почему-то рвутся и ботинки с ног слетают. Левой рукой кое-как перевязал раны и выбрался из щели. Лучше смерть, чем плен, решил я, и пополз прямо под пулеметными очередями. Не задело. «Значит, еще рано, значит, такова судьба», – решил я.

Добрался до кустов и начал взбираться на небольшую горушку: осмотреться, куда двигаться дальше. Взглянул на часы, на эти самые, – показал он хорошо знакомые «командирские».

– Как ни трудно в это поверить, но после всех пертурбаций они ходят до сих пор и стали моим талисманом, только стекло заменил. Так вот стрелки показывали девять ноль-ноль. Хост на западе – значит, тянуть нужно туда.

Пошел… Острые камни, колючки, сучья, а я босиком. Боль адская. И кровь не останавливается. Оглянулся – за мной красный след. Взять меня было проще простого, но душманов подвела самоуверенность. А может, деньги делили, потому и не спешили: никуда, мол, этот летун не денется, он на нашей территории.

– Какие деньги? – не понял я.

– У каждого душмана, как самое святое, в кармане хранится прейскурант на человеческие души. Убил или взял в плен летчика – получай миллион афгани, пехотного полковника – восемьсот тысяч, подполковника – пятьсот, капитана – двести, лейтенанта – сто тысяч.

– А кто платит?

– Те же, кто дает оружие… Через три часа я пересек ущелье и забрался на Черную гору, – продолжал Шерзамин. – Смотрю, кружит самолет. Ребята ищут мой труп, догадался я. Но я не труп, я живой! Содрал с себя остатки комбинезона, соорудил нечто вроде флага и начал этими тряпками размахивать. Увы, но моего сигнала друзья не заметили и улетели восвояси.

Дело прошлое, но в этот момент я совсем раскис. Правая рука стала темно-синей, в глазах круги, ноги не держат, ступни превратились в кровавое месиво. «Пропади все пропадом», – подумал я, и подошел к краю пропасти: «Прыгну – и конец мучениям!» Но потом зло взяло: умереть, не захватив с собой ни одного «духа»?! Нет уж, черта с два, такому не бывать!

Спустился вниз. Трава выше пояса, острая, как бритва. К боли притерпелся, а вот змей боялся: их в траве видимо-невидимо, и не какие-нибудь гадючки, а гюрзы да кобры. Их укус смертелен, это я хорошо знал…

И тут Шерзамин не просто рассмеялся, а заразительно расхохотался:

– Как думаете, чем я этих гадов отпугнул? Вернее, заворожил? – вытерев слезы, спросил он. – Ведь ни одна тварь меня так и не тронула.

– Понятия не имею, – развел я руками. – Разве что прошли курс обучения у индийских факиров и знали, как у нас говорят, «петушиное слово».

– Слово тут не поможет. Ведь змеи глухие. Если даже полковой оркестр от натуги побагровеет, ни одна кобра ничего не услышит. Так что все эти фокусы с дудкой, под звуки которой змея как будто танцует, дешевая профанация. На самом деле факир много раз лупил кобру этой дудкой по носу, поэтому она, пока видит дудку, на него не бросается.

– Откуда вы это знаете? – удивился я.

– От Абдула. Брат Абдул с детства любил возиться с живностью, а когда подрос, стал змееловом. Сколько он этих гадов переловил, уму непостижимо!

– Но зачем? – не понял я. – Для зоопарков, что ли?