Читать книгу "Ведьма Черного озера - Андрей Воронин"

— Ну, Александр Николаевич, земля ему пухом, в этом деле толк знал, — сказал полковник, садясь в предложенное княжною кресло и по рассеянности доставая из кармана мундирного сюртука трубку и кисет. Трубка у полковника Шелепова была такая громадная, что о ней ходили легенды; говорили, будто в трубку эту влезает ведро табаку. — Да и ты, душа моя, от него недалеко ушла. Как ты его, супостата!... Любо-дорого глянуть. Ей-богу, ежели бы хоть половина моих драгун так же стреляла, от Бонапарта давно и духу бы не осталось. Только, мнится мне, не девичье это дело — по мишеням палить. Мне, голуба, еще в N-ске, где полк-то мой стоял, про тебя рассказывали, что ты всех соседей своей пальбой распугала. Дело, конечно, твое, ты в своем доме хозяйка, а только не пойму я, зачем тебе, княжне, такая забава.

Тут он спохватился и принялся суетливо заталкивать трубку в кисет, а кисет — обратно в карман. Княжна заметила его манипуляции и замахала руками.

— Полно, полно, Петр Львович! Что вы в самом деле? Курите на здоровье! Знаю ведь, что вы без своего табаку и часа прожить не можете. Я ведь тоже про вас наслышана. Давеча в городе сказывали, что вы в табак порох подмешиваете. На полведра табаку — полведра пороху...

Как ни скверно было у полковника на душе, при этих словах он расхохотался. Отсмеявшись, все еще всхлипывая и утирая тяжелым и мясистым, поросшим седым волосом кулаком слезящиеся глаза, Петр Львович набил трубку и закурил, окутавшись при этом такими густыми клубами дыма, что сделался похожим на стопушечный фрегат, сию минуту давший залп из всех орудий. Сходство это усиливалось солидными габаритами полковника, которого могла выдержать далеко не всякая лошадь.

— Александра Николаевича кровь! — одобрительно пробасил он сквозь дым. — Тот тоже за словом в карман не лез. Однако, душа моя, отшутиться я тебе не позволю. Мы с дедом твоим покойным рука об руку воевали, он мне не единожды жизнь спасал, и я перед памятью его за тебя до самой смерти отвечаю. Ты прости меня, княжна, если я что-то не так говорю. Я человек прямой, военный. Драгунами командовать — это не барышень воспитывать, нет во мне тонкости, для оного дела потребной. Однако и ты, я вижу, вовсе не духовным чтением себя развлекаешь. Посему скажу прямо: странными мне кажутся твои развлечения, княжна. Да, к слову, и не мне одному...

Вместо ответа княжна кликнула Дуняшу и велела принести гостю водки и соленых огурцов. Пристрастие Петра Львовича к столь прозаическому угощению было унаследовано им от графа Суворова, и княжна об этом отлично знала. В нем, в пристрастии этом, не было ни тени рисовки, чему наилучшим доказательством служил тот факт, что полковник угощал «по-суворовски» только лучших своих друзей и сам требовал такого угощения для себя лишь в домах, где его хорошо знали и любили.

Горничная принесла поднос с хрустальным графинчиком и хрустальною стопкой, выставила на стол глубокую миску, полную хрустких соленых огурцов, тарелку с нарезанным толстыми ломтями черным хлебом, положила рядом серебряную вилку, нож и, поклонившись, ушла.

— Ах, любо! — воскликнул полковник и налил до краев. — Не забыла, значит? Ну, твое здоровье, хозяюшка!

Он выпил, как привык, залпом. Водка была хороша, но сегодня Петр Львович почему-то не получил от нее привычного удовольствия. Кусок не шел ему в горло, но, чтобы раньше времени не расстраивать княжну, полковник закусил огурцом, всем своим видом стараясь показать, как ему хорошо и вкусно.

— Это вовсе не развлечение, — ответила княжна, когда горничная вышла.

Петр Львович, голова которого была полна невеселых мыслей и который успел позабыть свой последний вопрос, поглядел на нее с недоумением, но тут же вспомнил, о чем шла речь до прихода горничной, и медленно, будто нехотя, кивнул.

— Так я и думал, голуба, — сказал он раздумчиво и понимающе. — Так и думал, да... Однако ж согласись...

Он хотел сказать, что княжне незачем тренироваться в стрельбе. Война кончилась, французы не вернутся, шалившие в лесах мужики угомонились и разошлись по своим дворам — ну какой, скажите на милость, может быть прок от таких тренировок? Но полковник оборвал себя на полуслове, вспомнив, как минувшей зимой княжну едва не зарубил саперным тесаком французский лазутчик, долгое время скрывавшийся в ее доме под видом управляющего. Произошло это во дворе усадьбы, почти на том самом месте, где княжна сегодня упражнялась с ружьем. Она осталась одна, без помощи и защиты, потому как на дворню, понятное дело, надежды мало. Небось, когда француз пришел, разбежались все, как тараканы, оставив шестнадцатилетнюю девушку наедине с умирающим дедом. Ума не приложу, подумал Шелепов, как она уцелела. Откуда только силы взялись? Ведь этакое дело не всякому мужчине по плечу! Так и умом повредиться недолго...

Да, именно так все и говорили. Недаром ведь молва о скорбной рассудком княжне Вязмитиновой докатилась аж до захолустного N-ска, в котором квартировал драгунский полк Шелепова! И то, чему сегодня стал свидетелем Петр Львович, казалось, служило наилучшим подтверждением этих гнусных слухов. Да и то сказать: сначала война, ужасы коей свалились на хрупкие плечи юной княжны всей своей немыслимой тяжестью, потом эта жутковатая, темная история с французским шпионом, о которой столько наболтали за последние полгода, что не разобрать, где правда, а где кривда; а после всего этого — возвращение в разоренное родовое гнездо: разруха, вонь, неубранные трупы в парке, разбежавшаяся, отбившаяся от рук дворня, ушедшие в леса, одичавшие мужики, и со всем этим княжне пришлось справляться, считай, в одиночку. Справиться-то она справилась, да только чего ей это стоило? Может, она и впрямь чуточку не в себе?

Петр Львович поднял глаза и едва не вздрогнул так изменилась за эти несколько коротких мгновений княжна. Здоровый румянец куда-то исчез, лицо Марии Андреевны как-то обтянулось, подсохло, будто она разом постарела лет на десять. Между бровей пролегла резкая вертикальная морщинка, живо напомнившая полковнику покойного князя, в глазах появился тяжелый блеск. Шелепов увидел этот блеск, упрямо закушенную нижнюю губу и вдруг всем своим существом почувствовал то нечеловеческое напряжение духа, в котором княжна жила все эти месяцы. Герой всех без исключения войн, отчаянный рубака, полковник Шелепов внезапно ощутил странное жжение в глазах и понял, что сию минуту заплачет, как последняя баба.

Это было недопустимо, и полковник поспешно налил себе вторую стопку водки, в целях маскировки выпустив из своей чудовищной трубки густое облако едкого дыма. «Сукин сын, — подумал он, имея в виду себя самого. — Ты ж ей почти в глаза сказал, что она не в себе! Ах ты баба в мундире, ах ты старый пес! Тебя бы на ее место, сивый мерин, то-то поплясал бы! Нет, господа мои, прежде не позволял я никому про княжну худого слова сказать, а теперь, коли услышу, без разговоров отхлещу негодяя по щекам, а после отведу на пустырь и пристрелю, как собаку. Эх, будь я и впрямь помоложе, костьми бы лег, а добился, чтоб она моею стала».

— Однако ж, — повторил он, — согласись, негоже людей-то пугать. Ну, нравится тебе стрелять, так и ездила в на охоту.

Сказавши про охоту, он опять запнулся. Пропади она пропадом, эта охота! Как у него язык-то повернулся княжну на охоту сватать? Хватит, одного уж сосватал...