Читать книгу "Унесенная ветром - Дмитрий Вересов"

«Странная она, — подумала Айшат, — мир рушится, дом рушится, а она все про свою школу беспокоится»…

Мать была в их школе и завучем, и учительницей русского языка, и методистом краеведческого музея… Она гордилась, что в их коллекции были два автографа Льва Толстого. И подлинники дневников русского писателя Николая Иртеньева… Какая непатриотичная гордость! Толстой и Иртеньев воевали с их предками. С их прапрадедушками.

А мать теперь хранит их дневники.

Вон — побежала!

Отец ведь учил: нокча должен помнить семь колен своих предков, а чеченская женщина — все восемь! Вот и Айшат с маленькой сестрицей Сажи знали назубок, что дедушку, который построил их дом — звали Бислан, и что он похоронен на горе, возле старой башни. И там же похоронен прадедушка Ахмад. И там же его отец — прапрадедушка Султан. И там же, на горе, сидя лицом на восток, вкопан в их каменистую землю — отец прапрадедушки Султана

— Довгат. Довгат воевал с русскими, когда здесь бывал Лев Толстой… Они, может, и виделись.

Встречались в бою и стреляли друг в друга. А мать вот побежала теперь за русскими дневниками.

Айшат натаскала воды.

Проверила, как маленькая Сажи месит тесто для лепешек. Растопила печь.

Скрипнули ворота. Во двор вошли дядя Лека и брат Зелимхан. В камуфляжных куртках. С автоматами в руках.

— Сейчас русские снова прилетят, — сказал дядя Лека. — Где Зарима?

— В школу побежала, — ответила Айшат.

— Вот неугомонная, в селе пятнадцать домов разрушено, а она в школу — бумажки спасать бегает! — сокрушенно воскликнул дядя Лека.

Брат Зелимхан потрепал маленькую Сажи по голове и, достав из кармана камуфляжных штанов «сникерc», сунул шоколадку ей в руки.

— Сейчас русские опять прилетят, — сказал дядя. — Мы после того, как они улетят, отойдем в зеленку, а вы сидите в подвале и никуда!

Айшат кивнула. Только когда дядя с братом уже уходили со двора, крикнула:

— Меня возьмите с собой!

Ни дядя, ни брат ей не ответили. И шаги их затихли в непривычной тишине.

Пятый артналет был особенно долгим.

Сажи даже не выдержала и заснула. Заснула, свернувшись калачиком на сундуке. Мама накрыла сестренку шерстяным одеялом, подкрутила фитиль керосиновой лампы и, вздохнув, принялась за чтение. Листков было много. Целый чемодан.

— А ты тоже почитай, ты почитай, дочка! — сказала мама, обращаясь к Айшат. — Тут и про тебя написано…

— Как про меня? — изумилась Айшат.

— А так… я ведь тебя назвала по имени той девушки, про которую Николай Иртеньев написал.

— Этот русский?

— Да…

Теперь федералы били из гаубиц не только по северной окраине Дикой-юрта, но по всей площади села.

Долго будут бить. У русских много снарядов. Русские готовились к большой войне с Америкой и с НАТО, и запасли много снарядов. Теперь их надолго хватит.

Айшат сидела, обхватив колени руками.

Она думала про то, что если русский говорит — «мир», а на самом деле это война, то что же русский думает, когда говорит «любовь»?

Если русский скажет ей, что любит? Что?

Тихо посапывала во сне маленькая Сажи. Вот ведь здоровые нервы!

Мама тоже задремала над своими листочками. Рука Айшат потянулась к маминому заветному чемодану. Вот тетрадь…

Тетрадь с инвентарным номером, написанным маминой рукой.

«Дневник поручика Николая Иртеньева 1853–1855 гг. Первая часть»

Русские выпустили по селу еще несколько снарядов. С потолка тонкой струйкой снова посыпался песок. Айшат открыла тетрадь. Почерк был ровный. Твердый. Наверное, его село не бомбили, когда он писал.

А что он пишет про любовь? Неужели, они все лгут? Неужели, когда русский говорит «люблю», он ненавидит? И где же тут про девушку Айшат? Про девушку, в честь которой ее назвала мать…

Айшат перелистнула страницу.

Неужели они совсем иные? Эти русские?

Глава 4

…Ее краса мелькнет как сновиденье:

Заметили вы юношу в толпе?

Как он глядел с безумным упоеньем

На обреченную его судьбе!

Едва узрев зарю прекрасных лет,

Едва вздохнув в своей свободной доле,

Она, как лань, с ним под венец пойдет,

А от венца к томительной неволе.

В.Н.Григорьев

Была та самая весенняя пора, когда даже тихий и спокойный Акимка все время прислушивался к чему-то дальнему, неведомому, что звучало, как струна пондура, в Ногайских степях и отзывалось за дальними горами на той стороне Терека. Когда хмельной смех разгулявшихся девок и протяжная казачья песня на краю села вдруг заставляли плясать сердце. Когда оно билось в груди, как попавшая в силки птица, и хотелось бежать в цветущие степи, а был бы конь, то нестись, не разбирая дороги, чтобы унять, утомить заходящуюся душу.

Акимка Хуторной подходил в сумерках к родной станице. Луна белила не только саманные стены хат, но и верхушки фруктовых деревьев, окольную дорогу, поскотину. Она будто заговорщицки предлагала Акимке посмотреть на житье-бытье родной станицы со стороны. Где-то за хатами звонкий девичий голосок пропел частушку, слов которой отсюда разобрать он не мог. Потом покатился веселый смех по станичным закоулкам.

Но сегодня возвращался Акимка в станицу с обидой на закадычного своего дружка, с убытком в душе на Фомку Ивашкова. Нет, не за то, что незаслуженно выбранил и пихнул его приятель, а за то, что забыл про него, вдруг исчез под вечер с кордона, хотя уговаривались и на гулянку пойти вместе, и чихирем обещался Фомка отметить свою боевую удачу. Что-то сталось вдруг в мановение ока с приятелем, как пришли чеченцы из-за Терека, что-то забрало его к себе в полон. «Ты видал, Акимка?!» — вспомнил он голос Фомы. Почувствовал опять сильный толчок рванувшегося Ивашкова…

Неужто татарка? Нет, быть этого не может! А как же Агашка Рудых? Вот уж девка, царь-девка! Про таких в старину песни красивые складывали, а теперь вот разучились. Ему бы, Акимке, такую казачку в хату свою небогатую страшно было бы ввести. Ведь живет Акимка в тоске, а спит на голой доске. Как говорить с ней? Куда посадить такую? Какую работу ей поручить? Вот Фомка, тот удалец! Сама Агашка к нему ластится, в глаза заглядывает, жарким боком прижимается. А ему, другу-Фомке, что от этого? Пощекочет ее, как шавку дворовую, и дальше пойдет. Теперь же по герою вся станица сохнет, а Агашка и вовсе, должно быть, волком воет. Молодец, Фомка! И дружок верный! Найти его надо, потолковать…

Шел Акимка на смех, пение и девичьи прибаутки. Сначала шум гулянки удалялся от него, потом стал приближаться, скоро и вовсе замер на станичной площади. Вот и гулены-полуночники показались.