Читать книгу "Сотворение Святого - Уильям Сомерсет Моэм"

Глава 10

Придя домой, я упал в кровать и сразу провалился в крепкий сон. Пробудился хорошо отдохнувшим и очень счастливым.

— Что с тобой? — спросил Маттео.

— Я очень доволен собой.

— Тогда, если ты хочешь, чтобы и другие люди остались довольными, тебе лучше пойти со мной к донне Клодии.

— К прекрасной Клодии?

— К ней самой.

— Разведка в стане врага?

— Именно поэтому я и хочу, чтобы ты нанес визит даме. Сделаем вид, будто ничего не произошло.

— Но едва ли мессир Пьячентини обрадуется, увидев меня.

— Он будет скрипеть зубами и внутренне изрыгать огонь, но при этом раскроет объятия и крепко обнимет нас, пытаясь убедить, что любит ближнего своего, как и положено христианину.

— Очень хорошо, пошли!

Донна Клодия искренне обрадовалась нашему приходу и тут же принялась строить глазки, вздыхать и прикладывать руку к груди, демонстрируя самые теплые чувства.

— Почему вы не приходили ко мне, мессир Филиппо? — спросила она.

— Исключительно из опасения показаться назойливым, — ответил я.

— Ах, — она томно на меня посмотрела, — да как такое могло быть? Нет, причина вашего отсутствия в другом. Увы!

— Я не решался взглянуть в эти завораживающие глаза.

Она повернулась ко мне, встретилась со мной взглядом и потом закатила глаза.

— Вы находите их такими жестокими?

— Они слишком сверкают. Вы знаете, как опасна свеча для мотылька, только в нашем случае свечей две.

— Но говорят, что мотылек, сгорающий в пламени, ощущает небесное блаженство.

— Я очень приземленный мотылек, — будничным тоном ответил я, — и боюсь обжечь крылышки.

— Как прозаично! — пробормотала она.

— Муза теряет свое могущество в вашем присутствии, — галантно заметил я.

Она, вероятно, не совсем поняла, что я хотел этим сказать, потому что в глазах мелькнуло недоумение. Меня это не удивило, я и сам представления не имел, какой смысл вкладывал в эту фразу. Но она восприняла ее как комплимент.

— Ах, вы такой галантный!

Какое-то время мы молчали, не сводя друг с друга глаз. И вновь она глубоко вздохнула.

— С чего такая грусть? — спросил я.

— Мессир Филиппо, — ответила она, — я несчастная женщина. — И она ударила себя в грудь.

— Вы же такая красивая, — попытался подбодрить ее я.

— Ах нет, нет! Я несчастна.

Я посмотрел на мужа, который мрачно слонялся по комнате, напоминая отставного солдата, мучающегося подагрой, и подумал, что одного общества такого человека достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной.

— Вы правы. — Она проследила за моим взглядом. — Все дело в моем муже. Он напрочь лишен сочувствия.

Я тут же ей посочувствовал.

— Он так ревнует меня, хотя, как вам известно, в Форли я идеал добродетели.

Никогда не слышал, чтобы так характеризовали таких, как она, но, разумеется, подыграл ей:

— Одного взгляда на вас достаточно, чтобы успокоить самого буйного из мужей.

— Ох, уверяю вас, у меня так часто возникает искушение, — быстро ответила она.

— Могу в это поверить.

— Но я абсолютно ему верна, будто я старая и уродливая. Тем не менее он все равно ревнует.

— В этой жизни каждому из нас приходится нести свой крест, — вздохнул я.

— Бог свидетель, я несу свой. Но у меня есть отдушина.

Я, собственно, в этом не сомневался и ответил:

— Правда?

— Я изливаю душу в сонеты.

— Второй Петрарка!

— Мои друзья считают, что некоторые из них достойны этого великого имени.

— Я без труда могу в это поверить.

Затем, как усталый часовой, я сдал пост. Думал о своей сладкой Джулии, о ее красоте и обаянии, перед которыми окружавшая меня бренность бытия отступала на второй план. Я ушел, потому что жаждал уединения, чтобы предаться грезам о моей любимой.

Наконец время пришло, долгий день покинул Форли, и ночь, подруга влюбленных, открыла для меня дорогу к Джулии.

Глава 11

Я купался в счастье. Жизнь продолжалась. В Форли постоянно что-то происходило. Враждующие стороны проводили встречи и обсуждали ситуацию, по-прежнему взрывоопасную, но я воспринимал все это с полнейшим безразличием. «Какое значение имеют все эти мелочи жизни? — говорил я себе. — Во все века люди работали, боролись, строили планы, плели сети заговоров, зарабатывали деньги, теряли их, стремились занять место под солнцем. У них возникали честолюбивые замыслы, их не оставляла надежда, но все это не шло ни в какое сравнение с любовью». Я попал в бурлящий политический котел Форли. Оказался за занавесом и видел все хитросплетения отношений, намерения и мотивы ведущих актеров, но сам активного участия в действе не принимал. Будущее Форли, введение налогов или их отмена, смерть А по приказу Б или смерть Б по приказу А превратились для меня в нечто несущественное. Я воспринимал всех этих людей как выступающих на сцене марионеток, а потому не мог относиться к ним серьезно. Джулия! Теперь вся моя жизнь вращалась вокруг нее. Все остальное не имело для меня ровно никакого значения. Когда я думал о Джулии, мое сердце наполнялось исступленным восторгом и мне были безразличны глупые подробности происходящих событий.

Я сознательно держался в стороне от бурного потока, который уносил с собой остальных, но не мог не знать о том, что творилось вокруг. А творилось что-то странное. После решительной стычки в зале заседаний совета люди начали готовиться к важным событиям. Кеччо отослал во Флоренцию крупную сумму денег на хранение. Бартоломео Моратини последовал его примеру. В городе царила тревога. Предполагалось, что Джироламо предпримет ответные шаги. Люди ожидали чего угодно. Проснувшись поутру, спрашивали друг друга, не произошло ли чего ночью. Кеччо постоянно носил кольчугу. Сторонники графа спрашивали, что намерен предпринять Кеччо, пойдет ли он на насильственные действия, учитывая восторженную реакцию горожан на его речь. Весь мир ждал чего-то значительного… и ничего не происходило. Все это напоминало мистерию, в которой ровный ход пьесы взрывало неожиданное событие: святой поднимался на небо или гора раскалывалась надвое, а из нее появлялся дьявол. Зрители уже сидели, разинув рты, наступил кульминационный момент, режиссер подал сигнал, все глубоко вдохнули, чтобы издать общий крик изумления, но что-то пошло не так, потому что ничего не случилось.

Форлийцы не могли этого понять; они ждали знамений и чудес, но — только представьте себе — напрасно. Каждый день они говорили себе, что именно этот день войдет в историю Форли, что уж сегодня Джироламо точно забудет про колебания и перейдет к решительным действиям, но день заканчивался тихо и спокойно. Все обедали и ужинали в положенное время, солнце двигалось по небу с востока на запад, как и днем раньше, и добропорядочные граждане ложились спать в урочный час, и ничто не тревожило их сны до следующего утра. Ничего не происходило, и всем уже начало казаться, что ничего и не произойдет. Встревоженные жители постепенно укреплялись во мнении, что тревожиться не из-за чего, и прежнее спокойствие окутывало город. Никто больше не говорил о новых налогах, а жизнь продолжалась… Кеччо, и Маттео, и Моратини смирились с тем, что небо безоблачное и им лучше заниматься своими делами, не забивая голову заговорами и полуночными убийцами.