Читать книгу "Охота на царя - Николай Свечин"

– Да, Алексей Николаевич, нельзя тебя более в столицы посылать. До сих пор телеграммы шлют… Рвал цепи на забаву публике, хорошие деньжищи на этом срубил. Напоил бедного Еговина так, что тот ночью уже вломился в публичный дом и требовал телесного досмотра подозрительных лиц. В департаменте тоже отличился: порядочному человеку нос расквасил, ребят его помял… Обе столицы до сих пор пребывают в оторопи от нижегородского голиафа! Так что… иди-ка ты делом займись.

Нижний Новгород в полицейском отношении разделен на четыре части. Первая Кремлевская, что возле Лютеранской церкви, знаменита единственно своим красавцем приставом Курилло-Сементовским, баловнем купеческих вдов и любимцем Каргера, готовящего из него своего преемника. Вторая Кремлевская часть – напротив Мариинского института благородных девиц – самая престижная. Она охраняет кремль и прилегающие к Благовещенской площади «дворянские» улицы, на которые давно уже тихой сапой пролезли промышленники – Рукавишниковы, Бурмистровы, Зайцевы. Макарьевская часть, которая захватывает ярмарку и Александровскую слободу (чаще называемую Кунавином) – самая богатая: подсчитано, что здешний пристав за три года службы откладывает до ста тысяч дохода. Вот и Львов, нынешний макарьевский начальник, что-то себе уже строит на тихой окраине, в Немецкой улице, о двух этажах…

Последняя, четвертая часть – Рождественская – квартирует на Живоносновской улице в доме Мичурина. Тоже, между прочим, ничего себе часть: Гостиный двор, рынки Нижнего посада, огромные владения Блиновых, Бугровых, Абамелек-Лазаревых. Плюс множество «номеров» для проживания в них летом гостей ярмарки, а их всех надо прописывать… Славится часть также давним казусом: среди ее квартальных служат Поручиков, Капитанов, Майоров и Полковников; следственному надзирателю, правда, фамилия Шириц.

Вот к этому Ширицу Павел Афанасьевич и послал своего помощника с щекотливым поручением:

– В Рождественской части накопилась целая куча каких-то нелепых дел. Я тут выписал некоторые названия: «О снятии неизвестными с крестьянина Гиндзбурга собольей шапки» (тут сразу два вопроса: крестьянин-еврей, да еще в соболях), «О сожительстве отставного портупей-юнкера Фрязькина с гусынею», «О вынесении на Печерскую отмель расшивы австро-венгерского подданного Ржимека с непотребными девками на борту и об утоплении оных не до смерти». Это уж чересчур… Сходи туда, разберись с этим Ширицем – все ли у него в порядке с головой?

И Алексей пошел.

Следственный надзиратель оказался бывшим квартальным, старым, больным и суетливым. Звали его Хаим Дувидович, и происходил он из «волынских полицмаков», или, как их еще называли, «николок», которых в далеком 1846 году прислали в Нижний Новгород из Волыни. Император Николай ввел тогда для евреев воинскую повинность, и более семидесяти тысяч из них пошли под знамена. Нижегородские же «николки» в количестве трехсот человек попа ли из волынских местечек на Волгу за неуплату податей, и все были записаны на службу в губернскую полицейскую команду. Большая часть рекрутов была молода (17–20 лет), но уже жената. «Николки» приехали с женами и детьми и образовали в Нижнем Новгороде шумную еврейскую колонию, быстро расцветшую на волжской земле далеко за чертой оседлости. Волынцы ловко взяли в свои руки полицейское дело, заняли все фельдфебельские и унтер-офицерские должности и долго охраняли порядок в Нижнем, пока не повымирали… Шириц оказался последним из волынских могикан, еще не оставившим службу. Дети его выросли и разъехались, а без дела старику было скучно. Добрый немец Каргер оставил его, давно уже бессрочноотпускного, при полиции «пока ноги носят».

Поняв, что начальство им недовольно, Шириц чуть не помер у себя в крохотном кабинетике от расстройства. Лыкову пришлось отпаивать его чаем с мятой и слушать долгий рассказ о тяжелой, но беспорочной службе и прежних полицейских нравах. Про себя Лыков решил дать старику досидеть до отдыха, а пока в помощники ему, для работы, определить Фороскова – второго, после Титуса, по способностям в городском сыске.

Время подходило к обеду, когда Лыков, наконец, освободился от всех дел «об утоплении непотребных девок» и смог заняться семейными проблемами. Скоро день преподобной Анны; у матушки подступал день ангела, и он отправился в Большой Москательный ряд Гостиного двора, где есть хорошая лавка с серебряными вещами. Свернув с Верхней Живоносновской в Рыбный переулок, Алексей увидел в конце его, у Спасской часовни, доктора Милотворжского, с кем-то беседующего, и хотел уже дружески помахать ему издали рукой. Но удержался: очень уж необычное у доктора было выражение лица. Эдакая смесь ужаса и бессильной ярости…

Алексей неспешным шагом свернул за угол, мигом обежал мучной лабаз и оказался у докторова собеседника прямо за спиной. Крепкая и гибкая фигура, уверенные движения; так и машет перед лицом Милотворжского смуглой и не очень вымытой рукой. В кулаке зажата какая-то тряпка… И есть в незнакомце нечто недоброе, угрожающее. Лыков, достаточно уже опытный сыщик, быстро понял, что человек этот из другого мира, из уголовного. Что ему нужно от полицейского доктора, и почему тот не зовет на помощь, хотя явно в ней нуждается?

* * *

Иван Александрович Милотворжский родился в семье сельского дьячка на юге губернии, в Сергачском уезде. Пошел было по стопам отца, отучился год в Нижегородской семинарии, но не смог совладать со страстью души своей: перевелся в Казанский университет, где и закончил с отличием медицинский факультет.

По завершении учебы Милотворжский сразу же стал врачом Макарьевской части. Сам не ожидал: была вакансия, он решил попробовать на время, и втянулся… Странный мир полицейской медицины – вскрытия, экспертизы, непридуманные людские драмы и невиданные глубины человеческого падения – увлек его. Иван Александрович вырос до врача городского полицейского управления, ездил на следствия, обходил остроги. Многие каторжные и сидельцы арестантских рот, от Варшавы до Корсакова на Сахалине, знали доктора Милотворжского. И вдруг…

Доктор зашел на Нижний торг за пинетками. Гордость его, годовалый сын Бориска, начал уже вставать, держась за стул, и предпринимать короткие походы. Вчера он изгрыз последнюю пару носочков, жена наругала его ласково, пожурила няньку Доротею и послала Ивана Александровича купить пинеток побольше да повкуснее.

Милотворжский шел мимо Спасской часовни, когда крепкая немытая рука ухватила его за плечо.

– Что такое! – вскинулся было он, но тут же осекся. Взгляд у человека был очень уж нехорош: наглый, дерзкий, от него так и веяло опасностью. Полицейский врач узнал этот взгляд, он видел подобные раньше. Так смотрят «иваны» – вожаки преступного мира, главари и властелины тюрьмы и каторги. Каждый «иван» обязательно имеет несколько убийств, несколько побегов; ему знакомы все притоны империи, все ее пересылки и централы. Аристократы среди уголовных, «иваны» и руководят всем этим сообществом, порабощают и развращают случайно угодивших в тюрьму, придумывают «правила» – уголовную мораль, сознательно борются с государством и его «правилами». Словом, они – главное зло, которое воспроизводит само себя; они есть сама суть и сам движитель преступного мира.

– Слышь, доктор, тебе эта вещь знакомая? – заговорил неизвестный, обнаруживая при этом золотую фиксу во рту, и показал Ивану Александровичу маленькую детскую шапочку. Такую же, какую он утром видел на своем Бориске, когда толстая Доротея выводила его на прогулку.