Читать книгу "За чертой - Кормак Маккарти"

Он спешился и стал на колени, держа поводья за спиной. Сдул пыль со следа, потрогал большим пальцем хрупкие краешки. Затем опять сел на коня, выехал на дорогу и поскакал домой.

На следующий день, объезжая капканы, установленные с новым запахом, он обнаружил их вырытыми и захлопнутыми, как и прежде. Он восстановил все закладки, в дополнение поставил еще две без привады, но делал это кое-как. Спускаясь с перевала в полдень, бросил взгляд через ущелье и первое, что увидел, — это тонкий столб дыма над костром тех же vaqueros.

Остановил коня, сидел смотрел. Взявшись рукой за заднюю луку седла, обернулся, посмотрел в сторону перевала, потом снова устремил взгляд через долину. Затем развернулся и снова поехал в гору.

К тому времени, когда он разоружил капканы и, упаковав их в корзину, съехал в ущелье и пересек дорогу, начало вечереть. Вновь шириной ладони оценил высоту солнца над горизонтом. Светлого времени оставалось не больше часа.

У кострища спешился, вынул из корзины лопатку, сел на корточки и принялся расчищать место, отгребая пепел, угли и свежие кости. В центре кострища угли еще тлели, он отпихнул их в сторону остужаться, вырыл в земле под кострищем яму и достал из корзины капкан. Причем не стал даже надевать перчатки оленьей кожи. Двумя скобами обезопасив пружины, раскрыл челюсти, вставил зуб собачки в канавку и, на глаз проверяя зазор, подвывернул регулировочный винт. После чего снял скобы, всадил стопорный якорь в землю, опустил в яму цепь и заложил капкан под кострище.

Челюсти прикрыл листом промасленной бумаги, чтобы какой-нибудь уголек, случайно закатившийся под тарелочку насторожки, не помешал срабатыванию механизма, потом засыпал капкан пеплом, просеяв его через рамку с сеткой, сверху накидал углей, почерневших головешек и вернул на прежнее место кости и подгорелые шкурки; поверх всего этого натряс еще пепла, после чего встал и, отступив назад, стал вытирать лопатку о штанину джинсов, по ходу дела внимательно оглядывая кострище. Напоследок разгладил перед кострищем песчаную плешку, предварительно выдрав из нее пучки травы и кустики колючек, и палочкой написал на ней послание для vaqueros, стараясь буквы проковыривать поглубже, чтобы их не изгладил ветер. «Cuidado, — написал он. — Hay una trampa de lobos enterrado en el fuego».[54]Палочку выкинул, лопатку сунул назад в корзину, забросил ее на спину и вскочил в седло.

Над луговиной и дорогой уже голубели сумерки; он обернулся, в последний раз окинул взглядом закладку. Наклонился с седла и сплюнул.

— Читайте все, — проговорил он вслух. — Если сможете.

Потом направил лошадь в сторону дома.

Когда он вошел в кухню, темно было уже часа два. Мать возилась у плиты. Отец еще сидел за столом, пил кофе. Перед ним на столе, чуть сбоку, лежала потертая конторская книга, в которую они записывали траты.

— Тебя где носит? — спросил отец.

Он сел и стал рассказывать, а когда закончил, отец покачал головой.

— Всю мою жизнь, — сказал он, — я сталкиваюсь с тем, что все без конца приходят не тогда, когда положено, а непременно позже. И у всех всегда находятся веские причины.

— Да, сэр.

— Но истинная причина всегда одна.

— Да, сэр.

— И знаешь какая?

— Нет, сэр.

— Она в том, что они не умеют держать слово. Это единственная причина, и только она всегда была, есть и будет.

— Да, сэр.

Мать вынула его ужин из духовки и поставила перед ним; положила на стол ложку и вилку.

— Давай-ка ешь, — сказала она. И вышла из комнаты.

Отец сидел, смотрел, как он ест. Потом встал, отнес свою чашку к раковине, сполоснул и поставил кверху донышком на буфет.

— Я утром разбужу тебя, — сказал он. — Надо успеть туда пораньше, пока там не попался кто-нибудь из этих твоих мексиканцев.

— Да, сэр.

— А то потом хлопот не оберешься.

— Да, сэр.

— Где у тебя гарантия, что хоть один из них умеет читать?

— Да, сэр.

Покончив с ужином, он лег в кровать. Бойд уже спал. А он все лежал без сна и думал о волках. Пытался увидеть мир таким, каким его видит волк. Силился вообразить, как он там бегает по горам в ночи. Думал, ну неужели волк и правда так непознаваем, как говорит тот старик. Представлял себе, как постигают мир на запах и на вкус. Вот интересно: когда волк лижет кровь жертвы — живую, горячую, — чувствует ли он тот же вкус, что и он сам, когда слизывает отдающую железом густую жидкость с раненого пальца. Или когда причащается крови Господней. Выйдя утром из дому до рассвета, он на ощупь седлал коня в холодной тьме конюшни. И выехал за ворота прежде, чем отец встал. Так что увидеться им уже не довелось.

Скакал по дороге к югу и нюхом чуял коров в темноте полей за кюветом и бесконечной проволочной изгородью. Вокруг едва начинало сереть, а он уже ехал через Кловердейл. Повернул на дорогу, ведущую в ущелье, и поскакал дальше. Сзади, над перевалом Сан-Луи, показалось солнце, и едва народившаяся тень всадника длинной и узкой полосой запрыгала перед ним по дороге. Миновал старую деревянную танцплощадку среди деревьев, а через два часа, когда, съехав с дороги, через луговину направил коня к тому месту, где был полуденный костер бакерос, навстречу ему вдруг поднялась волчица.

Конь под ним встал, попятился, забил копытом. Он удержал коня, стал говорить с ним, гладить, похлопывать, а сам все глядел на зверя. В груди так стучало, так билось сердце, словно это отдельное существо, которое хочет выйти. Волчице защемило правую переднюю лапу. Стопорный якорь зацепился за здоровенный кактус чолья менее чем в сотне футов от кострища, там она и стояла. Он гладил, похлопывал коня, говорил с ним, а сам потянулся назад, расстегнул пряжку седельной кобуры, вынул винтовку, спешился и бросил поводья. Волчица сжалась, чуть припав к земле. Словно пытаясь спрятаться. Потом снова выпрямилась, бросила взгляд на него и сразу отвела, стала смотреть на горы.

Когда он приблизился, она оскалила зубы, но не зарычала; ее желтые глаза по-прежнему смотрели мимо. В кровавой ране между челюстей капкана виднелась белая кость. Сквозь тонкий подшерсток на животе проглядывали соски, хвост поджат; она натянула цепь капкана и не двигалась.

Он стал обходить ее. Она поворачивалась и отступала. Солнце окончательно взошло, и ее шерсть в его лучах была серовато-коричневой с более светлыми кончиками на шее и черной полосой вдоль спины; она поворачивалась и отступала, сколько позволяла цепь, а ее бока западали и выпячивались в такт дыханию. Он присел на корточки, поставил перед собой винтовку и, держа ее за цевье, просидел так довольно долго.

Он оказался совершенно не готов к такому обороту дела. Кроме всего прочего, было неясно, надо ли ему скакать на ранчо, чтобы возвратиться с отцом прежде, чем наступит полдень и явятся бакерос (если они, конечно, вообще явятся). Пытался вспомнить, что говорил отец. Если ее нога сломана или в капкан попала только лапа… Он поглядел, высоко ли стоит солнце, потом обернулся к дороге. Когда он снова посмотрел на волчицу, она лежала, но, почувствовав на себе его взгляд, снова вскочила. Конь стоял, помахивая головой, удила звякали, но на коня она не обращала внимания вовсе. Билли встал, вернулся и вложил винтовку в кобуру, взял поводья, сел в седло и направил коня к дороге. На полпути опять остановился, обернулся, посмотрел назад. Волчица смотрела на него, как и прежде. Он долго сидел неподвижно. Солнце грело спину. Мир ждал. И он поехал обратно к волчице.