Читать книгу "Книга - Алекс Тарн"

— Вот, — твердо сказал Сева. — То, что надо. Ему бы точно понравилось. Заверните.

Парень в футболке кивнул. Обрадованный похоронщик засуетился, доставая из портфеля бумаги и раскладывая их на столе.

Хоронили на следующий день, в кибуце неподалеку от Иерусалима. Народу собралось неожиданно много, не меньше полусотни: товарищи Клима по прокладке маршрутов, археологи с окрестных раскопок, соседи и знакомые из поселения, где он жил в последнее время… были даже несколько бедуинов, с которыми, как выяснилось, Клим тоже водил дружбу. Все люди особого, полевого склада, не похожие на городских кабинетных сидельцев. Обветренные загорелые лица, грубая кожа рук, выцветшие на солнце волосы, привычный прищур, крепкие сандалии на два ремешка. Они были своими в этом неприветливом, трудном для человека куске мира, в этом невозможном соединении выжженных до каменной кости гор, бесплодных солончаков и серебрящейся поверхности ядовитого мертвого моря, где вместо плещущей веселой воды медленно колышется маслянистая, адская, серная жижа.

Иудейская пустыня, край земли, дно Творения, раскаленная сковородка человеческой души. Здесь испокон веков спасались от правосудия убийцы, воры и прочий лихой люд, словно уже при жизни стараясь привыкнуть к заслуженному и оттого неизбежному пламени преисподней. Сюда спускались пророки, суровые искатели правил, тщащиеся разглядеть очертания будущего в дрожащем от серных испарений воздухе. На этих оползающих предательских кручах, среди невидимых глубоких промоин и в лабиринтах пещер, где гнездятся летучие мыши, находили себе убежище члены аскетических сект, взыскующие самой глубокой правды и самой последней чистоты, безыскусной и бескорыстной, как соль. Отсюда уже не было дороги вниз — только вверх, по дороге, которая сначала стрелой улетала на запад и там вонзалась в каменистый хребет, оставляя в нем глубокую чернеющую рану, а затем ввинчивалась в горы и змеилась там, забираясь все выше и выше в ждущую голубизну неба, все выше и выше, и выше — туда, где в конце пути, на вершине, финальной наградой, победой и искуплением, божественным негасимым светом сиял город Всевышнего, пуп Творения, жилище Бога — великий Иерусалим. Упасть, чтобы подняться… спуститься, чтобы взлететь — в этом заключалась простая суть этого соседства, этого перехода снизу вверх — из геенны огненной Иудейской пустыни в райскую прохладу иерусалимских кущ.

— Господин Баранов! — к Севе бежал вчерашний парень, махал рукой. — Пойдемте, вы будете за родственника, больше все равно некому.

Они подошли к похоронному фургону. У распахнутой задней дверцы стояли двое в черных костюмах.

— Вы родственник? — осведомился старший, худой чернявый мужчина лет пятидесяти. Его заложенные за уши пейсы задорно торчали вверх, как рожки у чертика. — Будете смотреть?

Он указал внутрь фургона, где на погребальных носилках лежало тело, запеленутое в белый саван. Надо же, какой он маленький, — удивленно подумал Сева. — Неужели это Клим?

— Смотреть? — переспросил он.

— Ну да, — чернявый кивнул рожками. — Желаете убедиться, что это именно ваш… ээ-э… Хотя, честно говоря, тело так обгорело, что… в общем, как хотите.

Сева отрицательно помотал головой. Ему отчего-то стало страшно.

— Нет, не буду.

— О'кей, — деловито припечатал «чертик». — Тогда беритесь, понесли.

Вчетвером они вытащили носилки из фургона. Тяжело, — удивился про себя Сева. — Надо же, такой маленький и такой тяжелый. Мертвая тяжесть. Только при чем тут Клим? Клим и это… — какая связь?.. чушь какая-то…

— Ставим! — они взгромоздили носилки на каменный стол. Люди тут же сгрудились вокруг. Как во время буфетной трапезы, — подумал Сева. — Сейчас вынут ножи и вилки и… Кто они Климу? Кого они хоронят? — Румынского нелегала по имени Адриан Стойка. Тело, обгоревшее до неузнаваемости в автокатастрофе. Ну при чем здесь Клим?

Он с трудом удержался от улыбки.

Раввин открыл потрепанную книжечку и забормотал, запел, раскачиваясь и скользя отрешенным взглядом по лицам, по пыльному строю кипарисов, по округлым вершинам иудейских гор, украшенных в честь зимнего времени нежным зеленоватым пушком — краткой радостью бедуинских коз.

— Амен, — нестройно сказали вокруг, заполняя паузу в раввинской песне, и тут Сева с удивлением обнаружил, что плачет… Плачет, потому что, как ни крути, а Клим был здесь очень даже при чем — вот почему. Потому что, каким бы маленьким и неуместным ни казался лежащий на столе белый сверток, это был именно Клим, Клим — тот самый, с быстрым взглядом маленьких цепких глаз, с узкой сильной ладонью, протянутой для рукопожатия, с этим вечным невозмутимым «я понял», которое, видимо, так и осталось не произнесенным по случаю главных климовых непоняток, так и оставшихся непонятками, по случаю главных нерешенных задач, ненайденных корней неведомых уравнений.

— Берем! — Сева вздрогнул: возглас адресовался в основном ему: остальные трое носильщиков уже взялись за рукоятки носилок.

Осторожно переступая и все-таки спотыкаясь в узких проходах между надгробьями, они продвинулись вглубь небольшого кладбища к свежевырытой могиле. «Чертик» спрыгнул в яму и вытянул руки, принимая тело. Клим соскользнул вниз ловко, одним движением, как при жизни. Стали бросать землю — сухую, рассыпающуюся в пальцах на невесомые частички — прах, а не землю. Бросил и Сева. Затем поспешно заработали лопатами, быстро, быстро, словно наперегонки. Копай, где копается, — вспомнил Сева давнюю климову науку. Сегодня, видимо, копалось здесь, на кибуцном кладбище в сердце Иудейской пустыни.

Люди начали расходиться, а Сева еще немного постоял, глядя на табличку с надписью на иврите: «Адриан Стойка» и пониже, русскими буквами: «Клим».

— Так его звали — Клим?

Сева обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати пяти с копной черных вьющихся волос, небрежно собранных в пучок на затылке. Он еще раньше обратил внимание на ее бледное лицо, не характерное для местной полевой компании. Ярко накрашенный рот выделялся на фоне этой бледности, как у балаганной Коломбины. Во всем остальном женщина безупречно соответствовала своим товарищам: бесформенная футболка, шорты, пыльные сандалии.

— Прозвище, — привычно пояснил Сева. — Для друзей и близких. Адриан — это…

— Не морочьте мне голову, — перебила она, переходя на русский. — Он был такой же румын, как вы — китайский император.

Сева улыбнулся.

— Вы правы. И относительно Клима, и относительно меня, пока еще в императоры не произведенного. Хотя как знать, как знать… — он протянул руку. — Сева Баранов.

— Ханна.

— Очень приятно… — они пошли к выходу с кладбища. — А вы Клима давно знаете…

— Если вы хотите спросить, спала ли я с ним, то нет, — резко ответила она. — Хотя, наверное, к тому все шло.

Сева неловко пожал плечами.

— Да я, собственно… извините…

— Ничего. Вам не за что извиняться. Было и нет. Кончено… — она всхлипнула, но тут же справилась и, запрокинув голову, часто заморгала обращенными в небо глазами. — Сейчас тушь потечет. Еще одна причина женщине быть мужественной. Он был замечательным парнем, ваш друг, как бы его ни звали. Жаль, что все так по-дурацки…