Читать книгу "Последняя репродукция - Дмитрий Герасимов"

Потом Кулика судили. Дали двенадцать лет. Но он на первом же этапе умер. Сердце…

Он слабый был. Субтильный. И не дебошир.

Бабушка тяжело переживала случившееся.

– Вот горемычный! А все я виновата. Пил бы себе и пил. Никому зла не делал.

Отец Федора буркнул тогда:

– Пил бы, не пил бы – все одно: так бы и кончил. Судьба такая…

Судьба… Сколько раз Лосев вздрагивал, слыша это простое и такое тяжелое слово. Вот и сейчас он думал с тревогой: «Куда поворачивает судьба? Что значат все эти нелепые случайности и странные совпадения? К чему вдруг появилась у меня в квартире эта утренняя пернатая гостья? Может, и впрямь знак? Кто ответит? Бабушка, успокой!»

Лосев подошел к дверям фотостудии, когда сигналы радиостанции «Маяк» оповестили пустующую округу, что в Москве – восемь часов. «Они что, вообще не выключают радио?» – подумал Федор, разглядывая, щурясь от солнца, серую скалу жилого дома, покрытую щербинками распахнутых окон. Он повозился с замком, открыл тяжелую дверь и, уже привычно пошарив в темноте рукой, щелкнул выключателем. Но чрево подвала оставалось черным и безжизненным. Лампа дневного света все-таки вышла из строя. Она ведь предупреждала вчера…

Федор открыл пошире дверь, чтобы хоть как-то ориентироваться в темноте, спустился по ступенькам, на ощупь добрался до стола и присел на корточки в надежде найти кнопку на блоке удлинителя и включить фоновый свет. Это ему удалось, и вместе с тусклыми софитами, закрепленными над бумажными фонами, засветилась неожиданно тонкая рамка двери, спрятанной между пеналами, – той самой, что так и не открыли они с Еленой вчера.

Лосев осторожно присел за стол, освободил локтем пространство и, высыпав перед собой ключи, принялся отбирать нужный. Слепые блики заднего освещения, отраженные фонами, робко очерчивали в темноте съемочный табурет, часть рабочего стола и самую верхушку нагроможденной друг на друга аппаратуры. Федор вновь отметил про себя, что ему еще предстоит разобраться в ее назначении. Он провел ладонью по пыльной, шершавой поверхности передней панели массивного агрегата, подключенного к рабочему компьютеру фотографа. Тут его взгляд упал на внушительный ворох конвертов и фотографий, сваленных на многоярусной пирамиде пластиковых полок. Он не без труда снял верхний ярус и, как корзину с бельем, перетащил его на монтажный стол, примыкающий к плоттеру, после чего вернулся на рабочее место и опять склонился над ключами.

Наконец ему показалось, что он нашел что искал. Маленькая щербатая макаронина действительно подошла к замку, и Федор, распахнув таинственную дверь, оказался в комнатушке, похожей на подсобку. Это и была подсобка, оборудованная под склад, но при этом было совершенно очевидно, что здесь кто-то раньше жил: Федор с удивлением обнаружил раскладушку в углу, столик с газетами и тарелками, электрическую плитку и чайник.

– Кого ты здесь прятал, Витя? – спросил Лосев вслух, брезгливо двумя пальцами приподнимая над раскладушкой чью-то скомканную футболку.

Неожиданно снаружи громко хлопнула входная дверь студии. Федор вздрогнул и опять почувствовал, как что-то ледяное оторвалось от сердца вниз и растеклось под желудком – точь-в-точь как сегодня утром, когда он увидел странную птицу. Он быстро вышел из подсобки и прислушался, зорко всматриваясь в полумрак съемочного зала.

– Кто здесь?! – И Лосев сам испугался своего голоса.

Он опять прислушался, а потом осторожно, словно взвешивая каждое движение, вернулся к монтажному столу, взял стопку обрезанных фотографий – сколько уместилось в руках – и направился было к компьютеру, но сообразил, что снимки лучше сортировать прямо здесь, сразу избавляясь от ненужных бумаг и прочей макулатуры. Он высыпал фотографии с конвертами в пластиковый поддон и стал вынимать по две, бегло просматривая каждый снимок.

Очень скоро он убедился, что весь поддон занимает брак портретной съемки. Нескончаемая вереница лиц, личиков и физиономий. Некоторые фото Федор рассматривал несколько дольше, отмечая про себя, что невольно выставляет им оценки: «Здесь – хороший свет», «Здесь – удачный ракурс», «Здесь – все плохо. Совсем сырой материал».

В следующем лотке стали попадаться фотографии знакомых. Тут были лица, сюжеты и целые эпизоды, выхваченные из жизни. Лосев время от времени узнавал кого-нибудь: «О, да это небезызвестный в городе господин Кульман! Тоже попался Виктору в объектив…», «Ба! Это Ритка Журавлева – актриса театра, в котором я работаю. С кем-то болтает и смеется… Заразительная у нее улыбка», «О! Это… как же его фамилия? Не помню. Он пил как-то с нами. Ну, как же его? Ладно, не важно…» Попадались и снимки с самим Виктором. «Интересно, кто его снимал? – думал Федор, откладывая фотографии в отдельную стопку. – Грамотно сделано. Профессионально».

Вдруг один уже просмотренный снимок почему-то опять привлек внимание Лосева. Он медленно поднял его из уже отложенной стопки и вытаращился, не веря своим глазам: на фотографии рядом с Виктором – ТОТ САМЫЙ ТИП с аскетичным, продолговатым лицом и отвратительными бакенбардами, которого Федор упустил в парке и который, казалось тогда, следит за ним и Еленой!

Лосев ошеломленно застыл с фотографией в руке, пытаясь что-то понять, сложить в голове, выстроить какую-то картину, способную спокойно и просто вывести его из напряженного удивления, объяснить ему все и прояснить…

Яркая вспышка с кровавым ядром, словно слетевшая с фотоаппарата, заслонила на мгновение от Федора снимок и спустя миг обрушилась на голову страшной и резкой болью. Лосев ткнулся лицом в плоттер, сминая грудью пластиковый поддон и опрокидывая стопки бумаг. Он еще не до конца осознал, что произошло, когда тяжелое и упругое человеческое тело, навалившееся сзади, прижало его голову к столу, норовя нанести второй удар – последний. Подбородок Федора скользнул по угловому креплению монтажного станка, и тот, кому осталось нанести завершающий удар, замешкался на секунду, опасаясь промахнуться. Но Лосеву оказалось достаточно этого мгновения, чтобы прийти в себя и явственно понять, что случилось. Он с силой поджал ногу и, ощутив опору, дернулся в сторону, пытаясь перевернуться на бок. Что-то мокрое и горячее защекотало шею за воротником, ухо, лизнуло глаза и склеило веки – бумаги, рассыпанные на столе перед самым лицом Федора, стремительно съедала растущая черная лужа. Нападающий потерял равновесие, необходимое ему для замаха, вцепился одной рукой в край стола, сметая с него остатки документов и фотографий, а другой пытаясь удержать выворачивающегося Федора. Еще с полминуты оба молча боролись на столе, перемещаясь к монтажному станку. В какой-то момент Лосеву удалось опрокинуть незнакомца и протолкнуть вперед, чтобы затем, вывернувшись, оказаться над ним. Нападающий почти сдал позицию, отпустил шею Лосева и уперся обеими руками в монтажный станок, не давая протолкнуть себя дальше и подмять. На мгновение его рука оказалась между плоскостью монтажного станка и поднятым тесаком для резки баннерной фотобумаги. Федор вдруг отпустил противника и, застонав от натуги, прогнувшись, как гигантский лук, в ту же секунду всей массой, обеими руками, обрушился на ручку тесака… Лезвие упало с глухим стуком, и впервые за полгода тишину студии прорезал пронзительный исступленный крик. Возможно, так в последний раз кричал Виктор Камолов, зажимая дрожащими пальцами рваную кровавую плоть под ножом своего убийцы…