Читать книгу "Жених для дочери - Эмилия Остен"

— Я очень люблю папу, — прошептала Клара, — но так его боюсь. И боюсь того, что он сделал с нами… Бартоломью очень на него зол; он сказал однажды, что отец ломает нам жизни. Я пыталась его разубедить, говорила, что папа верит в Бога и что мы должны тоже верить в него… Но Барт утверждает: вера в Господа — это одно, а земная, любовь и счастье неотделимы от этой веры, ибо Господь желает, чтобы мы были счастливы. Я так и не понимаю, где грань, я знаю лишь, что сильно согрешила. Я уже пошла против воли отца. И все мы пойдем против нее, потому что желаем быть счастливыми. Разве это грех? Я не понимаю.

— Может, и грех, — сказала Тиана, — но не слишком большой.

— Отцу так не покажется, — пробормотала Альма.

— Главное, чтобы так не показалось Богу, — серьезно произнесла Тиана. — Но мы будем молиться, чтобы все удалось.

— Я не хочу замуж за старика или скрягу, — сказала Альма.

— Я тоже не хочу. А Клара хочет быть с Бартоломью. — Тиана спустила ноги с кровати. — Теперь нужно, не теряя времени, написать ему письмо. А завтра уже подумаем, что делать дальше.

В эту ночь Тиана долго не могла заснуть. Ошеломляющие новости (Клара замужем и беременна!), размышления о своей дальнейшей судьбе, воспоминания о лорде Картрайте — все это гнало сновидения прочь. И лишь под утро Тиане удалось забыться сном, в котором явь переплеталась с видениями.

Время само по себе вечно, нам не дано его понять, по крайней мере, сейчас. И не важно, что сейчас творится, следующее мгновение наступит за этим, и так до бесконечности, ничто не может его остановить. Веки Тианы сомкнулись, тело погрузилось во тьму, а душа воспарила куда-то высоко-высоко, даже голова закружилась. Она летела как птица, но не махала руками, лишь распростерла их в разные стороны, словно чайка. Она летела туда, куда самой ей хотелось. Как это получалось, она не знала, но хотела налево, и ее тело поворачивало туда, хотела вверх — и вот она уже устремлялась ввысь. Перед ней появилась преграда в виде огромной горы, Тиане только стоило на нее взглянуть, и тело в ту же секунду плавно поднялось над скалами и тут же плавно опустилось, как только она их перелетела. В душе все трепетало и пело от этих воздушных прыжков. Немножко было страшно, ведь она так редко летала, а вдруг не справится и упадет? Вдруг та земля, что виднеется внизу, — далекая, расчерченная венами рек земля, — больно ударит под ребра? Тиане хотелось взмыть очень высоко, но там было холодно; только во сне так можно летать, и даже во сне облака отливали ледяным блеском. Она опустилась ближе к верхушкам деревьев и полетела над ними. Ветер ласкал лицо, она закрыла глаза, подняла подбородок и в легком парении продолжила свой восхитительный полет.

Она увидела, как выглянуло солнце, и его летние лучи коснулись тела, стало тепло, она выгнулась, стараясь не потерять равновесие в полете, подставила плечи и грудь под теплый солнечный ветер. Внутри защекотало. Почему-то нельзя летать животом кверху, как в воде, жаль. Но это нежное тепло грело ее, и ей совершенно не хотелось открывать глаза, только вот… что впереди? Просыпаться все равно придется.

Тиана открыла глаза, моргнула; прямо на ее лице лежал солнечный луч. Это утреннее солнце, только оно так низко висит над горизонтом, и только в это время оно такое ласковое и приветливое. Утро. Тиана, прищурившись, смотрела на открытое окно. Свет не резал ее глаза, солнце еще не набрало дневную силу, оно только ласкало, но не жгло. Она прижалась щекой к подушке, чувствуя себя защищенной, как будто это была мамина шаль.

Мысленно она оставалась в полете, тело еще парило. Ей казалось, что она сейчас опускается, и так стремительно, что даже дух захватило; она перестала дышать, внутри все замерло, даже сердце стало биться медленней, и Тиана прикрыла глаза. Плавный вираж, и ее ноги коснулись земли, вздох облегчения, руки опустились. Она присела на землю, коснулась редкой травы, взяла в ладонь горсть теплого песка и сжала его в кулачке. Теплый и мягкий. Она чуть-чуть расслабила ладонь, и он тут же заструился между ее пальцев, он вытекал сквозь них, и вот ладонь уже осталась совершенно пустой. Что это было? Любовь? Надежда?..

В следующее мгновение она взаправду открыла глаза. Никакого солнца, в комнате предрассветный сумрак, скоро появится Мэри будить к утренней молитве. И день пойдет своим чередом: в переплетенных святых словах, в повседневных обязанностях, в запертых в сердце тайнах. Все будет как всегда.

Нет.

Все изменилось.

Глава 7

Эдвард не привык терять время.

Время — это ценная вещь; даже проводя его в праздности, нужно понимать, зачем его так проводишь. Провалялся целый день на кушетке — так хоть подумай о смысле бытия, разложи по полочкам события бывшие и грядущие или посмотри сны после ночных приключений. А если впереди маячит цель, которую нужно достигнуть, кушетка отменяется. Поэтому три дня после бала у графа де Грандидье Эдвард провел, собирая сведения.

Он написал нескольким лицам, состоявшим в знакомстве с семьей Меррисон, и нанес несколько визитов. В том числе леди Уилкинс, одной из самых известных лондонских сплетниц, которая оказалась чрезвычайно полезной. Леди Уилкинс уже исполнилось шестьдесят, но взгляд ее по-прежнему оставался острым, а язык — без костей. Именно от нее Эдвард получил больше всего фактов.

Он приехал, конечно же, с подарками: дорогой шелковый платок и цветы оказались как нельзя кстати. Леди Уилкинс растаяла, словно мороженое под ярким солнышком, пригласила гостя в салон, обитый розовыми обоями, усадила на украшенное рюшечками кресло и, пользуясь отсутствием мужа, целыми днями заседавшего в парламенте, предалась любимому занятию: сплетням.

— Я еще помню Сьюзан Меррисон, — вещала леди Уилкинс, обмахивая шелковым веером морщинистую шею. — Очаровательная была женщина. Из хорошей семьи, в девичестве Митчелл, вы знаете, это те, у которых владения в Йоркшире. Семья не одобрила ее выбор, хотя отец дал благословение. Митчеллам не очень нравился Абрахам Меррисон: и знатностью он Сьюзан уступал, и принципиален был без меры — совсем не ее круга человек. Однако эта девушка делала то, чего желала, а желала она за лорда Меррисона замуж и отступать не собиралась. Ну, обвенчались, стали жить; совсем скоро первая девочка родилась. Тогда Меррисоны чаще появлялись в обществе, никто над ними не смеялся, были как все. Затем Сьюзан родила вторую, а потом и третью; муж ее все огорчался, что наследника нет, думаю, именно он заставлял ее беременеть снова и снова, хотя врачи ей намекали: не стоит. Или религия ему диктовала запретить ей пить отвары, чтоб не зачать, когда не нужно. Ну, как бы там ни было, она понесла в четвертый раз и умерла родами, ребенок тоже не выжил — говорят, мальчик был. Тут-то Абрахама Меррисона словно подменили. Он и раньше на религии был сосредоточен, а после смерти супруги и вовсе решил, что его Бог наказал за грехи.

— Были грехи? — усмехнулся внимательно слушавший Эдвард.

— Доказательств нет, но поговаривают, что, пока Сьюзан четвертого носила, Абрахам завел любовницу. Кто она — не знаю, и была ли — не знаю тоже. Однако слухи ходили. Вот, может, он и решил, что раз взял на себя грех прелюбодеяния, так и жена его и наследник из-за того умерли. И все, бросился отмаливать грехи. Несколько лет вообще не выезжал, потом начал; он ведет просветительскую деятельность и водит знакомство с главами религиозных общин, и у себя в Глостершире, и здесь. Девочки подросли, он им дал воспитание, как полагается, и позволил выезжать в свет, только страшно боится, что какой-нибудь негодник украдет их честь. Ну, и все им запрещено, конечно. На мужчину кокетливо смотреть — грешно, красивую одежду носить — грешно, надо молиться целыми днями, о танцах и приемах вообще хорошо бы позабыть. Но лорд Меррисон, конечно, понимает: запрешь трех таких птичек в клетку — взбунтуются, и потому кое-что им позволяет. То ли в память о жене, то ли его сестра, Джоанна, потихоньку нашептывает. Та еще штучка, эта Джоанна Меррисон, знаю я про нее кое-что.