Читать книгу "Притяжение, будь рядом, когда я умру - Виктория Валентиновна Мальцева"

будто я тебе что-то должен?

Лицо Ивы не поменялось. Взгляд изменился. В нём больше не было того, от чего у Мэтта пару мгновений назад так щемило под сердцем. И эти её ставшие непроницаемыми глаза, уравновешенность и спокойствие в тот момент, когда он чувствовал себя нагадившим щенком, это её вечное высокомерие и ощущение, будто бы она взобралась на десять ступеней выше его, выдернули из него чеку. Весь этот день и предыдущие несколько лет – всё что он с таким трудом сегодня в себе утихомирил, внезапно поднялось в нём девятым валом гнева, и он обрушил его на невыносимо раздражающую его своим перевесом одноклассницу:

– Ты что, думаешь, ты тут умнее всех? Круче всех, да? Тогда почему ты выглядишь как… как корова, а? Почему никто тебя не хочет и никому ты не нужна со своим выдающимся умом, кроме как одному идиоту, который решился тебя трахнуть из жалости?

По залу раскатывался голос Курта Кобейна из Нирваны:

О нет, это не я!

Мы никогда не теряем самообладание.

А ты сейчас лицом к лицу

С человеком, который продал мир…

Nirvana – The Man Who Sold The World

Маттео Росси никогда прежде не терял человеческого лица, ну за исключением, пожалуй, парочки оргий, в которых он участвовал далеко не на вторых ролях, но то было скорее вопросом нравственности, а вот совесть… с совестью у него до сих пор были хорошие отношения. Не идеальные, потому что однажды он её уже испачкал, и ему самому было от этого неприятно, противно и даже больно, только в то время, когда это случилось, его тринадцатилетняя натура никак не могла это признать. А потом, когда он уже вырос, возмужал и многое о жизни и о себе понял, ему было как-то уже привычно не сдувать пыль с того события.

Мэтт понял, что сказал, только когда слова уже вылетели из его рта. Стоя в зале клуба, заполненного людьми, многих из которых он знал, но никем особенно не дорожил и не обижал, он вдруг понял, что человек, которого он обидел в прошлом, и о чём предпочитал не вспоминать, чтобы не ранить в первую очередь самого себя, стоял перед ним. Только тогда Ива не знала, кто её обидчик, а теперь…

Да, её лицо, наконец, изменилось. Точнее, оно менялось каждую долю секунды, и за эту долю Мэтт видел столько человеческих эмоций, сколько, казалось, не смог увидеть за всю свою предшествующую жизнь. Да, теперь лицо Ивы было живым – он это видел, но лучше бы нет. А ещё он чувствовал, почти ощущал физически, как они с Ивой разлетаются в противоположные стороны, в разные уголки вселенной, словно после столкновения в космическом вакууме.

Ива, так и не проговорив ни слова, продолжила идти туда, куда шла, и через пару мгновений скрылась за дверью женского туалета. Приди она туда несколькими минутами ранее, событий для неё в этот вечер было бы ещё больше.

У Мэтта вдруг случился рвотный позыв. Такой сильный, что он едва успел добежать до двери в мужской туалет. Его буквально выворачивало наизнанку, что странно, поскольку Мэтта никогда не тошнило даже с самого жуткого перепоя.

Пока его рвало, он думал о том, какие слова ему понадобятся, и есть ли, вообще, такие слова, которые помогут извиниться перед Ивой.

Он умылся, но ему показалось, что от него невыносимо разит рвотой. Тогда он скинул рубашку и вымыл холодной водой голову – это помогло протрезветь, но запах никуда не исчез. Тогда Мэтт набрал полную ладонь мыла из диспенсера и снова вымыл голову, а вместе с ней и свою грудь и даже рот прополоскал. Не помогло. Рвотой несло так же, как и прежде.

Мэтт подумал, что после того, что он сделал, рвотная вонь, исходящая от него, вряд ли уронит его в глазах Ивы ниже, чем он уже есть. Поэтому он оделся, кое-как пригладил волосы и даже пиджак натянул.

Ивы нигде не было видно – он обшарил весь зал. На их столике лежали пятьдесят долларов с той стороны, где она сидела, и Мэтт не сразу понял, что это означает. Потом до него дошло: она никогда не посещала подобных мест и понятия не имела, когда, где и сколько платить. Он схватил купюру и буквально вломился в женский туалет – но и здесь Ивы не было.

Усилием воли Мэтт заставил себя успокоиться максимально, как мог, и приказал себе думать, как Ива. Что бы он сделал, будь он на её месте? Будь он на месте Ивы, после тех его слов ему бы точно потребовалось на воздух.

На крыльце перед клубом никого не было, кроме стоящего неподалёку такси и восточного родственника Бена, стряхивающего с сигареты пепел.

– Она уехала, – доложил тот.

Потом, издав щекой такой звук, каким обычно подводят черту под чем-то окончательно свершившимся, добавил:

– Кто-то сильно её расстроил, а жаль. Роскошная женщина. Рано или поздно на неё наткнётся тот, кто это очень оценит.

Пятьдесят долларов жгли руку так, что отдавало уже куда-то в рёбра. Мэтта бесило всё: этот день, этот клуб, этот мир и этот бородатый брутал с изящными манерами. А ещё ему было больно, так больно, как никогда ещё в жизни. И он не имел представления, что можно сделать, чтобы унять эту боль.

У стоящего неподалёку такси открылась дверь, и из кабины показалась фигура в белом платье:

– Мэтт! Тебя долго ждать? Счётчик!

Мэтт сжал ладонью купюру с такой силой, что, будь она бумажной, а не полиэтиленовой, она бы порвалась, и швырнул в торчащий декоративный куст.

– Слышь, чувак, – обратился он к восточному бруталу. – Можешь ударить? Только не по лицу.

Делая свой заказ, Мэтт заботился даже не о контракте, по которому он через несколько недель должен был торговать лицом в Милане, а о единственном человеке, до которому ему было дело – о матери.

Брутал не спешил с выполнением, а Мэтт только этого и ждал – размахнулся и заехал этому верблюду в челюсть. Тот сразу ожил, и Мэтт получил-таки долгожданную пилюлю прямиком в солнечное сплетение. Его скрутило так, что боль, не дающая ему до этого дышать, сразу прошла, но появилась новая, а к ней он уже был более привычен. Где-то на задворках сознания, пока Мэтт о кого-то чесал кулаки, и это почему-то был уже не брутал, слышались крики и оклики, его